Что ему снилось под этим плакатом? А его белокурой подруге что?
Большое поле, освещенное солнцем. Биплан разгоняется, а за ним бегут десятки людей. Размахивают букетами, подбрасывают в воздух котелки и шляпки.
Он, конечно, в кабине. Смотрит усталыми глазами человека, знающего, что ему предстоит.
Это и есть высокомерный взгляд. Взгляд не глаза в глаза, а с такой дистанции, с которой люди и на самом деле кажутся муравьями.
Просыпались, переполненные впечатлениями. Улыбаются друг другу и спрашивают:
– Мне опять поле снилось.
– И мне.
– Значит, победа, действительно, не за горами.
Эберлинг не страдал ничем подобным. Он не признавал беспочвенных фантазий, радужных перспектив, счастливых обольщений.
И сон у него был крепкий, безо всяких историй и картинок. Просто погрузится в темноту, а потом встанет - и сразу за работу.
Как-то он решил закрепить свое право на сны без обманов. Мало того, что нарисовал этого юношу, но еще и приплюсовал выразительный жест.
И опять же имел успех. Насчет взлетающих в воздух шляпок утверждать не станем, но аплодисменты точно имели место.
Эберлинг сорит деньгами
На второй этаж в его мастерской ведет лесенка. Буквально пара ступенек - и вы в небольшой комнате со стеклянным потолком.
В летнее время потолок открывался, подобно окну. Так желающие попадали прямо на крышу.
Однажды при большом стечении народа художник забросил в открытую щель горсть монет.
Впечатление, безусловно, стоило этих денег. И впоследствии его жест пригодился. Хоть Эберлинг и не имел в виду никакой корысти, но получилось удачно.
После революции многие из его коллег полезли на стену, а он отправился на крышу.
Обнаружилось там, конечно, не все, но на первое время хватило.
Теперь Альфред Рудольфович искал выхода не на голодный желудок. Спокойно так оглядывался: надолго ли новая власть?
Почему не уехал? Ведь зима как раз начиналась. Уже через пару дней под итальянским солнцем, он чувствовал бы себя по другому.
Не понадеялся ли на везение? Особенно обрадовался истории с монетами. Как-то уж очень вовремя он их обнаружил.
К тому же, Альфред Рудольфович любил свою мастерскую. Просто не представлял жизни без такого родного и, главное, ничем не победимого беспорядка.
Все ему тут нравилось. И большое окно, так высоко вознесенное над улицей, что в него видно только небо. И подиум, который уже не существует сам по себе, но только вместе со всеми героями и героинями его картин.
Ну, а соседи! Бывало, спустишься вечером спросить, нет ли хлеба до завтра, и проговоришь до следующего дня.
