Горус визгливо рассмеялся и сморщился.
— Нет, Раненсет, не Сикиника. На этот раз не Сикиника. Во имя нашей цели пусть уйдет в землю мертвых ее дорогая подруга. Она должна заснуть для вечности.
Раненсет, казалось, все еще сомневался.
— Учитель, — наконец сказал он. — Но ведь Нефру-Ра постоянно дежурит подле сына Солнца. А что если мальчишка случайно выпьет вот это?
Горус ласково потрепал по щеке своего воспитанника.
— Не бойся. Если и выпьет, тем лучше. Раненсет пожал плечами.
— Да как скажешь, учитель…
После завтрака — фруктовый чай, ломоть серого какого-то хлеба, пчелиный мед и сильно пахнущее овечье масло — Павла Савельева вновь повели в город.
Шелученко так и не притронулся к еде. Он съежился в уголке клетки в комочек, поглядывая воспалившимися глазами на великолепный город-театр. На плоских крышах хозяйничали женщины, развешивали белье, выбивали матрасы. Играли во дворах дети. Их звонкие голоса порхали в воздухе, ударяясь о днища клеток, о гигантские стены храма, нависшие над городом. На улицах пульсировала жизнь, маленькие бычки тащили телеги. Торговцы бойко расхваливали свой товар. И никто не глянет наверх, на висящих между небом и землей чужаков.
Неподалеку что-то строили. Терпеливо творили новую часть храма. Как во времена фараонов ловко обходились с огромными каменными плитами. Надсмотрщики громко подгоняли блестевших от пота, задыхавшихся людей.
Ваня Ларин с огромным аппетитом уничтожал принесенный им завтрак.
— Прежде чем они принесут меня в жертву, — сообщил он Веронике, облизывая запачканные медом пальцы, — я хоть наемся по-человечески…
— Так ты будешь оперировать? — взвизгнул Алик, увидев пришедших за Савельевым солдат.
— Нет, мистер Шелученко.
— Но тогда ты мог бы спасти всех нас! Я умоляю тебя, Павел, я умоляю тебя: хотя бы попытайся…
Павел дико посмотрел на него. Он что, совсем ничего не понимает?
— Но это же равнозначно убийству, Алик!
— Ничего не делать в нашем положении тоже убийство! — еще громче завизжал Шелученко. — Господи, неужели этот идиот вообще ни на что не способен?!
Он опрокинул маленький столик с завтраком, вцепился в решетку и забормотал что-то себе под нос. Савельев задумчиво поглядел на него. «Шелученко и дня не продержится, — с грустью подумал он. — А вот Ванька снова висельные свои шуточки отпускает. Ника — тоже молодец. Я-то, конечно, боюсь, но… но Шелученко, нормальный трусливый мужик, как миллионы других людей, он будет самой первой жертвой. Придется мне, когда вернусь — если вернусь, конечно, — соврать ему, как врут смертельно больным людям. Скажу: все в порядке. Только терпение, терпение и еще раз терпение. Нервишки, мой дорогой, глупые нервишки шалят. Не беспокойся, мы выкарабкаемся…»
