"Острый приступ аппендицита. Необходимо немедленно сделать операцию". Об этом пишет и Федь. Примерно то же и у энциклопедиста, только после каждой фразы восклицательный знак. Осипов: "Пока хирургов ждали, сестра подошла - молчит, но взгляд и жесты так выразительны, что Шолохов понял: надо бежать.." Сестра? У Жукова несколько иной вариант: "Михаил Александрович заметил, что одна из врачей все время, не отводя глаз, пристально смотрит на него, как бы говоря взглядом: "Не соглашайся" .Это, мол, "второй способ" смертоубийства. То же самое слово в слово и у Колодного, только в конце опять восклицательный знак. На враче настаивает и Федь. Далее все в один голос: "Писатель так и поступил. И это спасло его. В действительности никакого аппендицита не было.
Отравление скоро прошло, боли утихли. "Осипов не согласен. что боли утихли сами собой: "Уж как удалось, неизвестно, но Кудашев помог вернуться в гостиницу и раздобыл теплого молока. Отпоил. Приступов аппендицита больше никогда в жизни не былою". Федь уверяет, что спас вовсе не Кудашев: "Отравление снял гостиничный повар, любивший писателя."
Итак. заговор не удался, ни один "способ" не сработал и нам предлагают считать это за неопровержимое доказательство того, что заговор был. А где же всё время находился землячок Паша? Неужели не рядом с жертвой своей сардины, зловещей, как пули Каплан? Неизвестно. Может быть, уже писал донесение наркому: "Ваше задание выполнено: антисоветчик Шолохов больше ничего антисоветского уже не напишет." Отменно. Однако тут опять возникает несколько вопросов. Во-первых, что стало с гостями, которые ведь тоже ели эти сардины? Во-вторых, неужели профессионалы НКВД не могли придумать другой, более надежный и менее подозрительный способ транспортировки классика на тот свет? Ведь этим способам нет числа. В-третьих, уж если по тупости избран такой именно, то неужели в НКВД для столь важной операции не нашлось столь же безотказного средства, как у Сальери, о котором он говорил: "последний дар моей Изоры"? Там сардинка не потребовалась. В-четвертых, врачи состояли в заговоре с НКВД и готовы были совершить убийство на операционном столе. Но, с одной стороны, как же так недосмотрели профессионалы, что среди этих негодяев оказалась порядочная то ли врач. то ли сестра-спасительница? С другой, если есть полная уверенность, что готовилось злодейское преступление, то почему же потом не привлекли к ответственности всех его участников, начиная со станичника Паши, тем более, что известны и его фамилия, и место работы, и даже должность? И куда этот мерзавец девался? Но главное, да где же все-таки доказательства, что был двухступенчатый заговор, а не элементарное отравление рыбой, если и вообще-то что-то подобное данному эпизоду когда-то имело место?.. Авторы уверяют, что эту байку рассказывал сам Шолохов. А почему бы и не рассказать, отчего не потешиться, если перед тобой стоит целый взвод с открытыми ртами. Ведь он любил пошутковать. Будучи уже после смерти писателя в Вешенской, И.Жуков слышал от его вдовы: "Он же такой был выдумщик!" Уж наверняка в его натуре было что-то и от Христони из "Тихого Дона" и от деда Щукаря. Иначе не написал бы их с такой пронзительной достоверностью. Еще кошмарнее историю рассказывает В.Осипов. Он предлагает читателю обратить особое внимание на запись в дневнике Корнея Чуковского от 18 февраля 1964 года : "Сейчас ушел от меня Влад. Семенович Лебедев. Вот его воззрения, высказанные в долгой беседе. Шолохов - великий писатель, надорванный сталинизмом. "Разве так писал бы он, если бы не страшная полоса сталинизма. Вы, К.И., не знаете, а у меня есть документы (не один, а несколько!-В.Б.), доказывающие, что Сталин намеревался физически уничтожить Шолохова. К счастью, тот человек, который должен был его застрелить (Опять избрали столь же примитивный способ. Ну никакой фантазии у этих энкаведешников! - В.Б.), в последнюю минуту передумал. Человек этот жив и сейчас." Валентин Осипович, вы уже, как Кузнецов, тоже старый человек, скоро будем праздновать в Большом театре и ваше 70-летия. А чего ж темячко-то до сих пор такое мягкое? Неужели вас не удивило хотя бы то, что на последние слова Чуковский не ответил тут же стихами Есенина:
