— Если подходить к вопросу трезво, то как можно говорить о свободе торговли, если нет и не может быть никакой конкуренции со стороны стран, политически и экономически закабаленных? Это же не только несправедливое, но и лживое положение, ведь мы ведем речь не о свободе торговли, а о свободе более развитых стран грабить менее развитые, — с раздражением, или искусной имитацией его, выступил Сталин. И Рузвельт, и де Голль поняли, куда клонит маршал, камешек-то в британский огород, и с жаром согласились, что колониальная система в двадцатом веке — анахронизм, доставшийся миру от прошлых темных веков.
Прошло предложение Сталина о том, что немецкая промышленность должна быть национализирована, это касается тяжелой и особенно военной промышленности. И что Советский Союз готов забрать основные предприятия в оплату за потери военной техники, утраченной во время освободительного похода. Рузвельт немного погрустил, попытался отспорить заводы «Дженерал моторс», и это у него получилось, к его большому удивлению.
Отчего-то Рузвельт решил, что экономика США, которой так и не удалось погреть руки на Большой войне в Европе, но которая сама несла бремя войны с Японией, сможет бороться на новых рынках с экономикой СССР и Новой Европы. И совершенно не учитывал, что организация труда в плановом хозяйстве, отсутствие издержек на конкуренцию, а также объединение двух почти изолированных ранее рынков сильно осложнят Штатам такую борьбу. Вера в силу частного предпринимателя была сильна, и даже недавняя Великая депрессия не поколебала ее.
Сталин же абсолютно точно знал, что американских товаров в Европе, а тем более в СССР, не будет, а вот советские, по цене вдвое ниже себестоимости, в колониях появятся и просто вышибут и американские, и тем более английские товары. При этом всем колониям будет продемонстрирован более передовой способ производства.
Вечером в резиденцию Сталина приехал Вячеслав Молотов, министр иностранных дел СССР, и, невзирая на усталость, маршал долго беседовал со своим старым другом и соратником.
Молотов вкратце рассказал Сталину о дискуссии, разгоревшейся на заседании мирной конференции. Тон в разговоре задавали европейские коммунисты, гораздо более радикальные, чем сам товарищ Сталин на переговорах «Большой Тройки». И эти коммунисты были даже слегка озадачены, как и их демократические коллеги, тем, что Сталин так мягко определяет позицию и интересы Советского Союза. Все ждали, что этот усатый Чингисхан начнет грести под себя все, до чего дотянется, и уже морально были готовы к такому повороту дел, а он отдавал даже без обсуждения такие позиции, которые уже были априори приняты европейцами. Как то — национализация промышленности и земли и создание колхозов. В политической сфере все ожидали запрета несоциалистических партий, но и этого не только не произошло, а даже больше, Сталин заявил во весь голос с трибуны о том, что коммунисты и социалисты должны делом доказать свою состоятельность и формировать правительства, только победив на честных выборах, а не под стволами советских автоматов.
