— Беспределыцик, короче, — согласно кивнули головами Чернышков и Маккормик, — в далеком прошлом — десантник Советской армии, и теперь уже все позабыли, как его раньше звали.
— Да. Надо его того... — Маккормик пристально взглянул на Чернышкова.
— Думаешь, он сможет помешать нам?
— Так мы вроде бы всех, кого купили, кого напугали... а этот даже не проявился.
— Может, он мудрый очень? Может, вскоре нарисуется с очень «конкретным» предложением?
— К чему риск? Завалить его, и дело с концом. Ведь сами же сказали, что беспределыцик.
— Думаю, надо его прощупать. Ладно, пошли дальше. «Комитет» трогать пока не будем, им надо по их каналам доставить информацию, что их услуги будут нужны и народной власти тоже. Уверен, что ребятки там, когда им станет ясно, что это уже не шуточки, будут сидеть, как мышь под веником, и гадать, чья сторона возьмет верх. С ними предметно разберемся позже, благо все они есть у нас в картотеке, — Чернышков похлопал по папке.
— Алекс, давай все-таки по Бонду что-то решим...
— Решай. Вопрос отдаю на твое усмотрение.
В ночь перед вторжением в Парагвай Пилипенко пригласил Санчеса посидеть за бутылочкой. Не то чтобы у него к тому была какая-то симпатия, просто за эти два месяца они ни разу не посидели, не поговорили по душам. Тот пришел, принеся помимо текилы немного снеди, Пилипенко вскрыл раза в два больше консервов — свиной тушенки и сайры в масле, наломали скупого боливийского хлеба и по-русски выпили первую до дна. Поговорили, пока хмель не принял власть над рассудком, о делах, о том, что еще не сделали, а раз не сделали, то помнить об этом нужно, но жалеть нельзя. Решили, что если все пойдет как надо, то встретиться в столице, у подножия Стресснеровского дворца, еще раз, ровно через год после победы.
— Как было у Рейхстага. — сказал Пилипенко, и Санчес внимательно посмотрел на него.
— У Рейхстага, говоришь? Значит, все-таки русский.
— А ты думал, кто?
— Янкес, канадец, или на крайний случай — француз. Я внимательно слушал тебя, твои размышления, но ни разу не услышал от тебя ссылок на советский опыт. Америка — то, Канада — это, север Франции... а ты русский.
— А ты?
— Какая разница?
— Ну не могу же я пить, например, с немцем.
— Это почему же?
— Знаешь, сколько они мне крови попортили со своим Гитлером? Сколько моих парней положили!
— Сколько лет прошло после войны, а вы все вспоминаете. Я тоже советский, только с Дальнего Востока. Долбил японцев в Маньчжурии, пока Красная Армия не пришла. Потом Южный Китай. Там у нас что-то не заладилось... а по моему мнению, Сталин не хотел советизации Гоминьдана. Решил, наверное, оставить его пугалом для Маньчжурии, Синьцзяна и объединенной Монголии. Чтобы смотрели в рот СССР и не пикали лишний раз.
