Кошмар, начавшийся вчерашним вечером, и не думал исчезать. Наоборот, он крепчал, набирал силу, развивался, как развивается в жуткий шторм зародившийся циклон. Мартиков миновал мост и вышел к реке — тихой и туманной в это утро, источающей слабые ароматы тины и аммиака.
И вот теперь бывший старший экономист Мартиков сидел на Степиной набережной и пытался привести свои мысли в порядок. А редкие жители, выглянувшие в этот ранний час из окна, замечали его смутную фигуру на том самом месте, где столько раз встречал закат легендарный пес и всматривались повнимательнее — не вернулся ли он, всеобщий пушистый любимец? А потом растерянно моргали и отворачивались, когда фигур вдруг стало две.
А всхлипывающий и бормочущий себе под нос Мартиков почувствовал, как на плечо ему легла чья-то рука.
И была ночь, полная мук. Полная страха и всесжигающей боли, которая исходила откуда-то из позвоночника и растекалась жидким пламенем по ногам и рукам, ломая и круша суставы, скручивая связки, кромсая плоть.
Во всяком случае, так казалось двоим, скрючившимся на грязных, пропитанных мочой матрасах по углам совершенно пустой комнаты. Света не было, и только луна иногда проглядывала через облака, являла на миг издевательское безносое лицо и вновь исчезала.
Хотя боль — начальная стадия наркотической ломки — это еще не самое страшное. Видения, что приходят после, куда страшнее.
К трем часам ночи боль слегка ослабела, и к Николаю Васютко по прозвищу Пиночет стали приходить грезы. Они не были добрыми, эти видения, и они так же разрушали мозг, как недостаток морфина разрушал и корежил тело. Теперь Пиночет больше не был диктатором — скорее безвольной агонизирующей жертвой.
Ему виделись кошки — разноцветные пушистые твари. Синие, зеленые, крытые фиолетовой и оранжевой шерстью. Их глазницы были темны и стеклянисты. Они ходили по комнате, задерживались в темных углах и раздражали глаза Пиночета своей яркой окраской. И была еще и черная кошка! Крупная тварь с агатовым мехом и красными глазами. Этой неинтересно было гулять, она стремилась забраться Пиночету на грудь и спокойно там вздремнуть. И каким-то образом тот знал — как только ей это удастся, его дыхание остановится, и он покинет этот окрашенный в два цвета мир. Учитывая его нынешнее состояние, это было не так уж плохо, но воля к жизни все еще оставалась в глубинах измученного тела, и Пиночет раз за разом отгонял от себя бесовскую тварь, марая руки о ее липкий, пахнущий мускусом мех.
