Внезапно раздается резкий скрежет, жуткий, раздирающий душу звук. Я замечаю встревоженные взгляды, но Старик даже не пошевельнулся, чтобы остановить скольжение вниз.
Стрелка манометра замерла на ста семидесяти метрах. Опять скрежетание, на этот раз вместе с глухими царапающими звуками.
— Здесь не самое лучшее место, — как будто сам с собой разговаривает шеф. Он втянул щеки и с выражением смотрит на командира.
— Лодка должна выдержать это, — лаконично отвечает командир. Только теперь до меня доходит, что лодка скребет днищем по скалам.
— Это зависит только от нервов, — шепчет шеф.
Противный звук не умолкает.
— Корпус давления выдержит нагрузку… Но вот шурупы и руль… — жалуется шеф.
Командир, похоже, оглох.
Слава богу, скрежет и царапание прекратились. Лицо у шефа серого цвета.
— Звуки прямо как у поворачивающего трамвая, — замечает второй вахтенный офицер.
Старик тоном добродушного пастора разъясняет мне:
— В воде звук усиливается в пять раз. Много шума, но это не страшно.
Шеф шумно глотает воздух, как будто его, тонущего, только что вытащили из воды. Старик с видом врача-психиатра, исследующего интересного пациента, смотрит на него, а затем объявляет:
— На сегодня достаточно! Всплываем!
Снова читается литания, слова которой состоят из команд, сопровождающих подъем на поверхность. Стрелка манометра движется по циферблату в обратную сторону.
Командир и наблюдатели поднимаются на мостик. Я следую следом за ними и занимаю позицию за мостиком, на так называемой «оранжерее». Здесь, между четырьмя зенитными пулеметами, достаточно места. Сквозь перекрещивающиеся балки ограждения, как сквозь деревянную обрешетку настоящей оранжереи, можно видеть, что происходит вокруг и внизу. Хотя мы идем с крейсерской скоростью, вода бешено бурлит и пенится. Она вскипает мириадами белых пузырьков, полосы пены переплетаются между собой, чтобы через мгновение снова разлететься в клочья. Я чувствую полное одиночество. Совсем один на железном плоту в безбрежном океане. Ветер старается спихнуть меня в воду; чувствуется, как сталь начинает вибрировать при его порывах, случающихся ежеминутно. Перед глазами постоянно проплывают новые пенные узоры. Приходится заставить себя оторвать от них взгляд, чтобы не задремать.
Внезапно за спиной раздается низкий, протяжный голос Старика:
— Прекрасно, правда?
Затем он исполняет свою медвежью пляску. У него это называется «потянуть ноги».
Прищурившись, я смотрю на заходящее солнце, которому удалось найти просвет в облаках.
