— Эй, не так быстро с моим бутербродом.
— Признаюсь, ошибся, — извиняющимся тоном отвечает Маленький Бенджамин. — как сказал ежик, слезая с вантуза. [34]
У помощника на посту управления Турбо всегда есть чем поделиться. Из журнальной рекламы он вырезал рисунок сливы и сигары и теперь, сложив их вместе и сделав непристойный коллаж, с гордостью представляет свое творение на суд зрителей.
— Свинья! — говорит Хаген.
Три дня и три ночи радисту не удалось услышать ничего, кроме сообщений других лодок о своих координатах. Ни одного победного рапорта.
— Никогда не слышал такого совершеннейшего застоя! — говорит Старик. — Тихо, как в заднице.
Океан кипит и бурлит. Ветер продолжает хлестать его бело-серую поверхность. Ни единого пятнышка ставшего привычным цвета зеленоватого стекла пивной бутылки, лишь мутная белизна и серость. Когда наша лодка выкарабкивается из волны, кажется, что она с обеих сторон украшена гирляндами оштукатуренной лепнины.
За завтраком погруженный в мрачное раздумье командир попросту забывает, что надо жевать. И лишь когда входит стюард, чтобы убрать со стола, он, внезапно очнувшись, несколько минут интенсивно работает нижней челюстью, но затем снова углубляется в свои мысли. Наконец он равнодушно отодвигает свою тарелку и встает из-за стола. Он окидывает нас дружелюбным взглядом и уже открывает рот, собираясь что-то сказать, но, видно, не может произнести ни единого слова. Он выходит из положения, сделав официальное объявление:
— 09.00, учебное погружение; 10.00, инструктаж для унтер-офицеров! До 12.00 держать прежний курс.
Все как всегда.
Первый вахтенный офицер — тоже далеко не последняя причина подавленного настроения Старика. Выражение его лица — в лучшем случае слегка критичное, а как правило — с нескрываемым презрением, — действует Старику на нервы. Его педантичность, проявляющаяся во всем, и в вахтенное, и в свободное время, всех нас выводит из себя, как водитель, который слепо придерживается всех существующих правил, не замечая, что на самом деле мешает нормальному движению. Больше всего Старика раздражают его политические убеждения, приверженность которым он не считает нужным скрывать.
— Он, похоже, всерьез ненавидит англичан, — как-то заметил Старик после того, как первый вахтенный ушел на дежурство. — Сразу видна серьезная политическая подготовка. По крайней мере, сам он гордится ею.
Не знаю, что бы я дал за получасовую прогулку или пробежку по лесу. Мышцы на моих щиколотках одрябли. Вся жизнь проходит в лежачем, стоячем или сидячем положении. Мне очень помогла бы тяжелая физическая нагрузка. Например, рубка деревьев. Одна мысль об этом заставляет меня почувствовать запах сосны. Я явственно вижу оранжево-красные щепы поваленного дерева, укрытия, которые мы раньше строили для себя в лесу, слышу шелест камыша, вижу себя, охотящегося за водяными крысами. Боже мой…
