…Военные чувствовали себя в самолете свободно: расхаживали по проходу между креслами, останавливались, чтобы выпить за знакомство, травили анекдоты, смеялись, рассказывали эпизоды боев, интересные случаи.
Сосед Кондратюка не успел окончательно проснуться, как услышал сопровождавшееся смехом громко произнесенное слово «больной». Не открывая глаз, он продолжал тихо посапывать, изображая спящего, и размышлял: случайно было произнесено это слово или относилось к нему. Среди пассажиров самолета ему не встретилось ни одного знакомого лица. И если, вспомнив о «больном», имели в виду именно его, значит широко распространилась в армии эта глупейшая история. Вспоминая о ней, он внутренне корчился от унижения и бессильной злости. Попадись ему этот комбат-подполковник, хам и сволочь он бы…
Комбат в дивизии был новым человеком. Но полковник, решивший проверить состояние политработы в батальоне, не счел нужным менять свою манеру поведения с незнакомым подполковником, тем более — подчиненным. Сперва ничто не предвещало неприятностей. Как водится, полковника пригласили пообедать. С обеда все и началось. Пищу подали из пайковых продуктов, без разносолов и местных деликатесов, которыми обычно разживались подчиненные в ожидании большого начальства. А ведь этот подполковник Веремеенко знал, что к нему едет начальник политотдела дивизии. Значит, не захотел уважить. А почему? Не потому же, что он соскучился по неприятностям. Полковник не допускал, что поведение комбата может быть просто нормальным поведением нормального человека.
— Вы что, всегда так обедаете? — окинув взглядом скудный стол, недовольно спросил он.
— Так точно, — ответил подполковник. — Питаемся тем, чем снабжают.
— Ладно, — хмыкнул полковник, — разрешаю не вешать мне лапшу на уши. Знаю я, чем вас снабжают, и чем вы снабжаете себя. Плох тот командир, который не сумеет позаботиться о харчах для подчиненных.
— Плох тот интендант, который не умеет или не хочет позабавиться… — Возразил комбат. — Кроме того, вы не мой подчиненный.
Полковник рассмеялся.
— И слава богу. А то под твоим началом я быстро бы сбросил свой вес. Что, и водки больше нет? — поинтересовался он. — Я вижу одну бутылку, а нас тут пять мужиков.
— Больше нет, — ответил Веремеенко. — Нам ведь водку не выдают. Хоть мы и на войне, но говорят, не положено.
Это уже было похоже на вызов, что полковнику отчасти даже понравилось — нечасто попадаются в армии субъекты, позволяющие себе так разговаривать с родным начальством. Ну, хорошо же, он ему покажет, как писать против ветра, пусть поймет раз и навсегда, что не тут институт, где строптивость не наказуема. И полковник показал, обнаружив в политической работе батальона целые залежи просчетов и недостатков. Распушив замполитов рот по отдельности, он собрал их вместе, пригласил командование батальона и в непререкаемо резкой форме огласил свои выводы: в батальоне преступно недооценивают роль политического воспитания подчиненных, идеологическая работа не ведется, пропаганды и агитации нет и в помине. Сообщил и о том, что последуют соответствующие оргвыводы. Полковник видел и знал, что в условиях этой странной необъявленной войны политическая работа нерезультативна в силу своей бессмысленности, и потому ведется преимущественно лишь на бланках отчетов и политдонесений. В этом отношении дела всюду обстояли плохо. Но там никто не фордыбачил, как этот подполковник.
