– Из этой парочки? – фыркает Джез. – Я тебя умоляю.
Дункан бросает сердитый взгляд, и Ред снова спешит погасить конфликт.
– Джез, мы не можем знать этого наверняка. Такое предположение, в рамках расследования, вполне имеет право на существование.
– Ладно-ладно, прошу прощения. Но к слову о стукачах. Я тут тоже прошлой ночью задумался насчет аналогий и ассоциаций. Для чего мы используем язык?
– Чтобы говорить, – откликается Дункан. – Как я только что сказал.
– А еще для чего?
– Чтобы есть, – вступает Кейт. – Ну, чтобы пробовать на вкус, во всяком случае.
– То-то и оно. Еда и речь. Пища и слово. Так вот, Филипп ресторатор, а Джеймс епископ. Филипп кормил людей – готовил еду. Джеймс произносил проповеди, то есть речи. Один работал с пищей, другой со словом. Но и у того и у другого работа была связана с языком.
Ред почесывает ухо.
– Как вариант это интересно. Хотя, вообще-то, все так или иначе используют в своей работе язык.
– Да, но некоторые больше, чем другие, – возражает Джез.
Раздражение Дункана, усугубленное головной болью, прорывается в форме саркастической тирады.
– И кто же в таком случае в списке твоих подозреваемых, Джез? Кондукторы автобусов, торговые агенты, полицейские, певцы, актеры и тот малый на углу, который призывает покупать "Ивнинг стандарт"? Великолепное начало.
– Дункан, такой подход делу не помогает, – указывает Ред.
– Да ладно, Ред. Мы тут удим рыбку в кромешной тьме, и ты прекрасно это знаешь. Все это дерьмо собачье, насчет мотива... Ну, в общем, дерьмо оно и есть дерьмо. И ни к чему нас не приведет.
– Так что же ты предлагаешь?
Дункан отклоняется назад на стуле и обводит комнату взглядом.
– Молиться.
Перед допросом Эрика два часа выдерживают в камере, отчасти чтобы сделать разговорчивее, отчасти же чтобы дать возможность инспектору Хокинсу прибыть в участок и произвести допрос лично. Допрос продолжается более полутора часов, и Эрик ни разу не плачет. Не кричит, не впадает в истерику, не разражается хохотом и не требует немедленной встречи с адвокатом. Он не буянит и не твердит о своей невиновности, а спокойно и вежливо отвечает на задаваемые Хокинсом вопросы, хотя при этом большую часть времени смотрит в пол. Можно сказать, он ведет себя скорее как человек, чудом уцелевший в автомобильной катастрофе, а не тот, кто до недавних пор был самым разыскиваемым преступником в городе. Эрик кажется сломленным, и Хокинс невольно едва ли не проникается к нему жалостью. Он гонит это чувство, но оно упорно цепляется к нему, не отпуская, когда он выходит из помещения для допросов и идет по коридору за чашкой чая и бланками протоколов.
