– Хорошо. Я выйду к ним.
Тогуз-хатун лукаво улыбнулась:
– Великий хан стареет… Он ничего не спросил о женщине…
– Минули те времена, – нахмурясь, сказал Кулагу.
Ильхан всегда был сдержан и краток в разговоре, но сегодня, всматриваясь в его лицо, Тогуз-хатун увидела глубоко запавшие глаза, ввалившиеся щеки и поняла, что Кулагу действительно сильно болен и земные радости едва ли интересуют его. Она от всего сердца пожалела своего повелителя.
Кулагу накинул на плечи чапан и вышел из шатра.
Пленники стояли тесной кучкой, и, когда нога ильхана ступила на разостланный у входа яркий ковер, нукеры, охранявшие их, ударами сабельных ножен заставили пленников упасть на колени. И хотя Кулагу не спросил ничего у Тогуз-хатун о женщине, он первой, словно белого лебедя в стае серых гусей, увидел именно ее. Взгляд ильхана равнодушно скользнул по лицам остальных и сразу же выделил ромея. Ромей отличался широкими мускулистыми плечами, тонким лицом, хотя одет он был, как и все пленники, в кипчакские одежды.
На Кулагу вдруг накатила ярость. Всю жизнь он ненавидел людей, убегающих от своих ханов. Таким ни в чем и никогда нельзя было верить. Они предали своего прежнего хозяина, значит, с такой же легкостью отступятся и от нового. Беглецы, по мнению ильхана, не должны были ходить по земле. И неважно, что толкнуло их уйти от своего хана: тяжелая ли доля, тоска по родной земле или еще что-то.
Кулагу ненавидел Берке, и все-таки тот был ханом. А что может быть недостойнее и страшнее измены своему повелителю? Кто может быть уверен, что беглец завтра не затаит злобу на того, кто дал ему убежище и защиту, и не воткнет кинжал в его грудь? Пленники обязаны умереть. Все до одного. Так завещал Чингиз-хан.
Чем сильнее терзала Кулагу болезнь, тем угрюмее и нетерпимее к окружающим делался он. Теперь он чаще, чем обычно, приказывал убивать. Казалось, что, убивая других, ильхан продляет собственные дни. Не было еще ни одного чингизида, который бы, зная о своей скорой смерти, хотел сделать любому остающемуся на земле добро или просил бы прощения у того бога, в которого верил при жизни. И с ильханом случилось такое. Убивая других, он словно стремился их жизнями откупиться от стоящей у изголовья собственной смерти.
Кулагу снова посмотрел на женщину. Ее черные, удивительно длинные косы упали на истоптанную землю и были похожи на две шелковые блестящие ленты. Таких кос ильхану не приходилось видеть даже у длинношеих персиянок, славящихся красотой.
