– Ни в коем случае не следует пользоваться таблетками, - говорит Женя, - этой мерзостью, которая воняет селитрой и продается в арабских лавках. Надо брать древесный уголь, лучше всего - от розовых кустов. По правилам надо, конечно, делать самому, но на худой конец можно и купить. Таблетки - это вообще никуда. От них першит в горле и селитра забивает весь аромат. А табак в самом деле можно использовать двойной яблочный, это ничего, что он в тех же лавках продается.
Горский сделал затяжку, прислушался к бульканью в темном узорчатом сосуде и сказал:
– Откуда ты все это знаешь?
– У меня был знакомый ливанец, - объяснил Женя. - Я однажды хотел его угостить, разжег кальян, а он посмотрел грустно и говорит: "Женя, представь, ты пришел в гости, тебе говорят "хочешь выпить водки?" - и выставляют стакан мутной жидкости, которая пахнет ослиной мочой. И сейчас я чувствую то же самое".
Горский засмеялся.
– В Калифорнии тоже все уверены, что русские пьют водку. Не было еще американца, который бы меня не спросил, правда ли, что русский может в одиночку выпить бутылку.
– В этом климате совсем не тянет, - сказал Женя.
Горский кивнул.
– Это точно.
Израильский климат не нравился ему. Три года Горский прожил в окрестностях Сан-Франциско, куда понемногу стягивались русские программисты, оказавшиеся в Америке в первой половине девяностых. За это время Горский привык к мягкой, хотя и переменчивой погоде: сам город напоминал Петербург, в котором отменили зиму, но зато растянули осень и весну на весь год, а на берегу океана и в жару дул ветер, так что даже самой жаркой - истинно калифорнийской - летней порой легко было спастись от духоты - если, конечно, в компании таких же искателей прохлады не застрять наглухо в пробке. Здесь, в Израиле, Горскому казалось, что от жары не убежать: даже под кондиционером не хватало кислорода. Странно было слушать Женины рассказы о том, как в первые годы после приезда он был дорожным рабочим, весь день на палящем солнце - и ничего. А теперь - офис, квартира, машина, всюду кондишн, о том, чтобы пройтись по улице, страшно и подумать, особенно когда дует хамсин.
– Хамсин - это по-арабски "пятьдесят", - объяснял Женя. - Ветер с пустыни, пятьдесят дней в году. Но не подряд, так что жить можно.
Неудивительно, что в этом климате евреи понемногу перенимали арабский образ жизни: медлительность, горячий кофе со стаканом ледяной воды, тягучая музыка, пита, хуммус, фалафель, кальян. И что воюют, думал Горский, ведь по сути же - один народ. Уверен, когда праотец Авраам ездил здесь на верблюде, на нем был не лапсердак и пейсы, а заштопанный халат и какая-нибудь тряпка на голове, вроде тюрбана. Вот у Жени на полке "Путь суфиев" Идрис Шаха стоит рядом с "Хасидскими притчами", а младшая сестра учится танцу живота. Глядишь, еще немного - и все перемешаются, как в Калифорнии, заживут счастливо и мирно. Женька говорит, что арабские рынки - самые дешевые, арабы - прекрасные строители и разнорабочие, все довольны, даже политики в Осло вроде обо всем договорились. В 2000 году палестинцы получат наконец свое государство, всё успокоится.
