- Молодой, вот что главное… - вздохнул Третьяков.
- А мы? - подмигнул ему Волков и, покачнувшись, осторожно, чтобы Стасик и Третьяков не заметили, придержался правой рукой за косяк двери.
- А мы тоже… молодые. Но уже не очень, - усмехнулся Третьяков. - В этом она права.
- Ладно, ладно, - рассмеялся Волков. - Не развращай мне Стасика. Юный партнер зрелого мастера должен верить в неиссякаемые силы своего мэтра…
- Я и верю, - сказал Стасик.
- И на том спасибо. Сделай, сынок, дяде ручкой, и попробуем уползти в норку…
За кулисами прозвенел второй звонок. Третьяков мотнул головой, словно хотел стряхнуть с себя печаль, и сказал Волкову:
- Дима, я после представления возьму чего-нибудь и зайду к тебе. Стасик нам кофе сварит…
- Нет, - сказал Волков. - Не приходи. Я попробую отлежаться.
- Ладно, - согласился Третьяков. - Тогда до завтра. У вас деньги есть?
- Есть, - сказал Стасик.
- А то смотрите… Мне тут главк премийку подбросил.
…Домой добирались долго - с остановками, перекурами. Через каждые пятьдесят-шестьдесят метров Волков присаживался на теплый каменный бортик арычного мостика и молча сидел минут десять. Стасик стоял рядом и страдал от сознания своей вины и беспомощности. Затем Волков протягивал руку, Стасик поднимал его, и они шли дальше для того, чтобы снова присесть на бортик следующего арычного мостика.
Дома Волков снял туфли, с помощью Стасика взгромоздился на высокую кровать и закрыл глаза. Ему хотелось остаться одному и перестать контролировать каждое свое движение, вслушиваться в то, что говорит Стасик, и подыскивать наиболее удобный для Стасика ответ.
- Может быть, тебе кофе сварить? - спросил Стасик.
- Да нет, не стоит… - ответил Волков, не открывая глаз. - Я хочу попытаться уснуть.
- Тебя накрыть чем-нибудь?
- Не нужно, Стас… Жарко.
- Сигареты оставить?
- Оставь. Иди к себе, ложись, отдохни. Ты тоже перепсиховал, измучился…
- Может быть, нам действительно выбросить этот трюк, а?
- Не говори чепухи.
- Ты слышал, что директор сказал?
- Директор - глупый, трусливый администратор. Иди отдохни… Я позову тебя, партнерчик. Иди.
Часа через два Волкову стало совсем худо. Боль начиналась в руке и разливалась по всему телу. Волков задыхался. Его бросало то в жар, то в озноб. Мерещилась квкая-то чертовщина, откуда ни возьмись возникла музыка - старые, пятнадцать-двадцать лет тому назад слышанные мелодии… Повязка врезалась в руку, и Волкову казалось, что если он снимет повязку, то сможет глубоко вздохнуть и ощущение удушья пройдет немедленно. Но снять бинты не было сил, и Волков лежал неподвижно. Изредка он открывал глаза, и тогда музыка исчезала. Какое-то время Волков пытался сосредоточить свой взгляд на большом цветастом термосе. Этот термос Волков уже несколько лет возил с собой, и в каждом городе, в каждом новом гостиничном номере или в каждой чужой комнате термос с фантастическими розовыми цветами и ярко-синими колибри был олицетворением дома. Это был самый реальный предмет волковского существования. Только он, нелепо раскрашенный, старый китайский термос, мог вернуть сейчас Волкова из забытья в реальную боль.
