Она поднимала на него заплаканные глаза, и голос ее дрожал: «Я верю вам».
С этого все и началось.
Джейси называла его отцом так долго, что он забыл о том человеке, который более, чем он сам, был вправе называть ее дочерью. И который когда-то называл Микаэлу своей женой.
– Папа. ПАПА.
Лайем очнулся от раздумий и поймал на себе пристальный взгляд Брета.
– Ты повезешь меня сегодня на баскетбольную тренировку?
– Конечно, Бретти.
Брет кивнул и завел разговор с Джейси. Лайем постарался вникнуть в его суть, но безуспешно. Единственная мысль занимала его – она была замужем за Джулианом Троу.
В очередной раз к действительности его вернул взгляд тещи, внимательный и оценивающий.
– Ты что-то хочешь мне сказать, Роза?
Она вздрогнула, пораженная его неожиданно холодным тоном. Лайем понимал, что несправедлив к ней, что следовало бы смягчиться и притвориться, что ничего не произошло, но на ложь у него не хватало сил.
– Да, доктор Лайем. Я бы хотела поговорить с тобой… с глазу на глаз.
– Хорошо. После того, как дети лягут спать.
Лайем знал, что Роза ждет их разговора, но чувствовал, что еще не готов к нему. Поэтому он целый час читал Брету перед сном, потом поцеловал Джейси и пожелал ей спокойной ночи, а затем долго принимал горячий душ.
Джейси наверняка не спала, а болтала по телефону с какой-нибудь из своих многочисленных подружек или примеряла мамино платье. Лайем побоялся заглянуть к ней еще раз – стоит ему увидеть ее в платье Микаэлы, и Джейси навсегда будет для него потеряна.
Сейчас ему больше всего хотелось замкнуться в своем пространстве, уйти от людей. Господи, насколько ему стало бы легче, если бы он мог спуститься вниз, сесть за пианино и излить душевную тоску в музыке.
Он хотел бы рассвирепеть, закричать, выругаться, обрушить на Бога и весь мир свою ярость. Но он был не таким человеком. Его любовь к Микаэле – не просто чувство, Это средоточие его души. Он осознавал, что любит ее слишком сильно, что в каком-то смысле хуже, чем любить недостаточно.
Лайем спустился вниз. Пианино одиноко стояло в пустой гостиной, как отвергнутый любовник. Бывало, музыка наполняла эту комнату каждый вечер… Когда Майк садилась рядом с ним на черный кожаный стул, он тихо поскрипывал.
«От чаевых не откажусь…» Так он обычно говорил. «Хочешь чаевых, несчастный тапер? Тогда можешь отнести свою жену в постель, или упустишь свой шанс» – так отвечала она.
Гостиная давила на него оглушительной тишиной. Лайем никогда прежде не задумывался о том, что такое тишина, но теперь знал ее контуры и содержание. Она была похожа на стеклянную банку с герметичной крышкой, в которой хранятся старые голоса и звуки.
