От Соляных амбаров, с огромными кулями соли на спине, легко бежали к барже гологрудые персы-музуры: соль грузили для отправки в Санкт-Петербурх солить корабли балтийской флотилии.
В тени адмиралтейских магазейнов примостился старый солдат-цырюльник. Он брил рекрутов.
Возле него стояла толпа молодых матросов.
Те, у кого голова была уже выбрита, как полагалось – до половины, потешались над товарищами, которым предстояла эта неприятная операция.
Солдат-цырюльник делал свое дело молча, со строгим лицом, точно священнодействовал.
Молодой рекрут, со смешно торчащими на одной части головы рыжими волосами, поливал из ковшика воду на подставленную голову. А солдат-цырюльник, скривив от натуги рот, тупой бритвой терзал очередную жертву.
– Глянь а сморщился-то как – ровно чарочку выпил!
– Терпи, казак: каторжником будешь!
– Ванюха, а ты теперь вроде как удод – с чубом! – гоготали со стороны.
Увидев проходившего мичмана, разом попритихли.
У кирпичных адмиралтейских ворот босой караульный солдат препирался с бабой-харчевницей. Баба хотела пройти в адмиралтейство, а караульный не пускал ее.
– Не знаешь разве – в морскую гавень вашему брату, харчевнику, ходить запрещено!
– У меня ж командирский денщик зимбиль [26] взял! – лезла баба.
– Ступай, ступай! – беззлобно приговаривал солдат, одной рукой держа мушкет, а другой бесцеремонно упираясь в необъятную бабину грудь.
А среди плаца все еще стоял под восемью фузеями Ефим Чеснок. Он, видимо, достаивал последний, шестой час.
Несмотря на невыносимую жару, матрос был бледен. Он глядел невидящими глазами куда-то в одну точку. Он стоял уже не так ровно, как три часа тому назад, а оплюхнув под непосильной тяжестью.
Возницын, проходя мимо, отвел глаза в сторону.
Не успел он пройти нескольких шагов, как сзади послышался лязг и какой-то шум.
Возницын обернулся – Ефим Чеснок лежал ничком в песке, накрытый восемью фузеями.
Возницын кинулся, было, к нему, но уже из караульной избы к штрафованному матросу бежал солдат.
Когда Возницын вошел к себе, Афанасий лежал в сенях на кошме, задрав вверх ноги, и пел «Не белы снеги». Увидев барина, Афанасий вскочил.
– Дай умыться! – сказал Возницын, проходя в комнату и на ходу стаскивая пропотевший кафтан.
Возницын умывался всегда у крыльца.
Он сбросил рубаху и вышел на крыльцо. Афанасий ожидал его с полотенцем и кунганом в руках.
Возницын с удовольствием подставил голову под струю воды. Афанасий лил из кунгана и, по привычке болтливого человека, уже что-то рассказывал.
