– Не равняйся к обители, – сказал Масальский. – У меня сестра келаршей в девичьем монастыре, в Москве, у «Трубы» – вот там бы ты папошников да пирогов косых с сыром да оладьев путных попробовал бы. Таких капитану Карлуше вон-Вердену во сне не видать, не то что мичману Дашкову есть…
– Нет, уехать отсюда и я бы не прочь, – сказал Возницын, задумчиво глядя в грязный потолок.
– Как же это и ты, Сашенька, домосед, хочешь уехать? Ведь, ты ровно кошка, привыкаешь к одному месту! Тогда, помнишь, из Питербурха не хотел уезжать? – спросил Дашков.
– Я знаю, почему он тогда не хотел ехать в Астрахань, – многозначительно сказал Масальский. – С девушкой жаль было расстаться!..
– С какой это девушкой? – оживился флегматичный Андрюша Дашков. – Саша, ты что ж это, голубь мой, скрывал, а?
Возницын молча улыбался.
– Ты ее не знаешь, Андрюша, – отмахнулся от Дашкова князь Масальский. – Не помню, говорил ли я тебе, Саша что она не цыганка, а будто еврейка: мне недавно денщик мишуковский сказывал…
– Не все ли равно? – ответил Возницын.
Он лежал, подложив руки под затылок и глядел в потолок.
– Нет, Саша, не равно, – отозвался Дашков: – Я бы с иноверкой не знался бы!..
При этих словах Масальский даже перестал ходить.
– Ну и чудак ты, Андрюша! Баба всех вер хороша! Вот была у меня летось армяночка…
У Фроловских ворот Печкуров остановился в нерешительности: куда итти?
Он полдня прослонялся за Днепром, в гостиных дворах, надеясь найти какой-либо заработок – ничего не вышло.
У лабазов ждала толпа голодного, оборванного люда из подгородних дворцовых и монастырских деревень. Стоило купцу только показаться на пороге, как к нему, сшибая друг друга с ног, отовсюду бежали люди.
Печкуров ослабел от долголетней постоянной голодухи. Он не мог поспеть за более сильными и молодыми.
Простояв напрасно полдня, он, голодный, побрел домой.
На берегу Днепра полдничали рыбаки Авраамиевского монастыря. Они кинули Печкурову – Христа ради – кусок ячменной лепешки.
С тем Печкуров и приплелся в крепость.
По дороге он, у «Торжища», глянул было в корчму к знакомому целовальнику, который служил в ней еще при Борухе и помнил Печкурова. Но в корчме, как на грех, Печкуров наткнулся на самого хозяина, откупщика Герасима Шилу, который, несмотря на июньскую жару, щеголял в новеньком фаляндышевом [22] жупане.
Увидев Печкурова, Шила затряс своей козлиной бородкой, затопал ногами:
– Вон!
(Шила не мог простить Печкурову, что он служил у Боруха).
