Петерсен: Да как вы можете?!
Марино: Новы ведь целую неделю проводили без жены. Я бы на вашем месте не выдержал.
Петерсен: А я на своем выдерживал. Мне никто, кроме Лори, не был нужен.
Марино: Может, у вас были отношения с какой-нибудь актрисой из вашей труппы?
Петерсен: Да нет же!
Марино: Что вы так бурно реагируете? Все мы люди, все мы человеки. А вам, наверное, женщины сами на шею вешаются – с вашей-то внешностью. Да вам сам Бог велел завести интрижку. Каждый, как говорится, "имеет право на лево". Но если вы с кем-то встречались, вы должны нам обо всем рассказать. Возможно, тут какая-то связь.
Петерсен (чуть слышно): Я же вам сказал, у меня никого не было, кроме Лори. И никакой тут связи нет, если только вы не собираетесь обвинить во всем меня.
Беккер: Мэтт, никто вас ни в чем не обвиняет.
Раздался скрежет: возможно, передвинули пепельницу.
Марино: Когда последний раз вы занимались сексом со своей женой?
Молчание.
Петерсен (дрожащим голосом): Боже.
Марино: Я понимаю, это ваше личное дело. Но у нас есть причины задавать вопросы подобного рода.
Петерсен: Утром в прошлое воскресенье.
Марино: Мэтт, вы, надеюсь, понимаете, что нам, кроме отпечатков ваших пальцев, понадобится ваша кровь и сперма на анализ. Мы должны все выяснить, сравнить – только тогда ситуация прояснится...
На этом пленка оборвалась. Марино нажал на перемотку и сказал:
– После допроса мы отвезли Петерсена куда следует и составили протокол. Бетти уже исследует его кровь.
Я машинально кивнула. Был час дня. Меня тошнило.
– Ну и каково? – зевнул Марино. – Я же говорил, что этот любящий муженек не так прост. Ну разве может нормальный человек через час после того, как нашел свою жену в таком виде, заливаться соловьем? Нормальные люди в таких случаях двух слов не свяжут. А этот распинался бы до Второго пришествия, если б я ему позволил. Попомните мое слово, Петерсен – скользкий тип. Жену изнасиловали и задушили, а он пьесы пересказывает. У меня это просто в голове не укладывается.
Я сняла очки и стала массировать виски. Голова гудела, спина взмокла. Больше всего на свете хотелось забыться и заснуть. Однако я еще пыталась возражать Марино:
– Поймите, он актер. Слова – это его орудие труда. Художник на месте Петерсена нарисовал бы картину. Для Мэтта слова – все равно что краски и кисти для художника. Он так выражает себя, он иначе не умеет. Для людей вроде Петерсена говорить – значит думать.
Я надела очки и взглянула на Марино. Мои слова явно сбили его с толку, он даже покраснел.
