— А как же… — Мечник запнулся, разглядев в полусумраке злобный прищур старухиных глаз.
— В сарае перебудет, — процедила Белокониха. — Не велика птица!
— Птица-то, конечно… А все ж не по-людски как-то, — ошарашенно промямлил Кудеслав. — Хоть покормить бы мальца…
— Найдет. Знает, где приготовлено. Да ты не сомневайся: все равно это проклятье, на мою голову купленное, без хозяина в избу не ступит, хоть силком волоки.
Видя, что Кудеслав растерянно мнется у косяка, бессознательно мешая запереть дверь, старуха хмыкнула и выговорила вроде бы совершеннейшую бессмыслицу:
— И ты, стало быть… И тебя… Стало быть, и впрямь вы все одинаковы: что премудрейшие, что воины, что безрогие телята…
Мечник не стал домогаться объяснений. Он подумал только, что при муже-волхве собственный бабий разум мог в конце концов и поиссякнуть за ненадобностью.
А Белокониха, чуть ли не с жалостью глянув на Кудеслава, вдруг распахнула дверь и визгливо крикнула в наваливающуюся на двор темноту:
— Ты долго еще ковыряться будешь, хвороба?! Долго мне еще тебя ждать?!
— Не жди, — глухо ответили снаружи. — Я при лошадях буду.
Старая Белокониха так яростно хлопнула дверью, что чуть не ушибла еле успевшего отпрянуть Мечника. Глядя, как старуха возится с засовом да еще и подпирает дверную створку увесистым бревнышком, Кудеслав тихонько сказал:
— А если ночью людоед нагрянет? А если купленник удумает сбежать? Глуп ведь еще по малолетству… Не боишься?
— Не боюсь! — Белокониха выпрямилась и перевела дух. — Ты рогатину-то лучше вот здесь, у самых дверей, поставь — боги-то милостивы, только как бы не понадобилась она тебе еще до рассвета!
* * *
Кудеслав знал, что эта ночь добром не минется (доставшиеся в наследство крохи отцовского дара мытарили душу плохим предчувствием), а потому лег не раздеваясь — даже сапоги не снял и нож из-за голенища не вынул.
Многочисленное Белоконево семейство (четыре бабы да несчитанный табунок детей) угомонилось на диво быстро. Вроде всего миг-другой успел промелькнуть после того, как убраны были остатки торопливого ужина, а в избе и в пристроенных углах слышалось только многоголосое сопение да полухрап-полустоны изломанного медведем Гордея (жить-то будет мужик, но хромым и кривобоким останется навсегда).
А вот Кудеславу долгонько не удавалось заснуть. Вроде бы после прошлой бессонной ночи да маятного, на сборы и путь растраченного дня полагалось кануть в сон, едва прилегши; и вроде бы понимал Мечник, что нужно ему успеть отдохнуть, выспаться; и вроде бы прежде ему, Мечнику, всегда удавалось заставить себя делать именно нужное… Да, прежде всегда удавалось, а вот нынче — шиш.
