— Вы думаете, цо перед вами какой-то никчемный старый толстяк?! — спросил он, обведя выкаченными
— Если бы вы знали, кто я, то лопнули бы от зависти! Я знатней любого патриция, если хотите знать! — выкрикнул Будря. По толпе пробежал смешок.
— Я — лех! — изрек он. — Да знаете ли вы вообще цо то есть: быть лехом?
Смешок переходил в хохот.
— Мы вольный народ! Мы дороже всего ценим свободу! — распинался Будря. — Мыслите, раз Артания нас когда-то завоевала, то владеет нами?! А вот дулю им! — Он изобразил пальцами правой руки странную фигуру. — Дулю с коровьим маслом! Про сто мы честный народ и соблюдаем присягу! — Зрите ли хохотали все громче. — Не верите?! Да если любой из вас одолжит мне хоть тысенчу ауреусов, то я верну ему долг день в день!
Смех перешел в раскатистый хохот. Мысль одолжить бродяге из цирка тысячу золотых, видимо, казалась зрителям очень смешной.
— А землями своими мы владеем со времен Перкунаса, когда еще ни про какую Артанию и слышно не было!
Будря наливался кровью, продолжал разоряться на тему — какой замечательный народ лехи.
А Орланда сидела и думала об одном. Если тут имеется телохранитель тартесского царя, то, может быть, и сам Кар где-то близко? Байке о том, что толстяк мог предать своего юного господина, она не поверила.
После того как с неподдельной обидой на лице лех ушел в шатер, провожаемый насмешками, перед зрителями вместо давешнего мальчика появился с кувшином в руках сам владелец цирка. (Монеты тем не менее сыпались в кувшин довольно щедро.)
— Почтеннейшая публика, — вскричал он, — досточтимые римские граждане! А сейчас я, Петроний Апулей, представлю вам жемчужину моего скромного заведения — деву-вещунью из Гибернии.
И из шатра появилась тоненькая девчушка лет от силы пятнадцати, черноволосая, в длинной голубой хламиде.
— Уважаемые! — изрекла она. — Если кто-то же лает узнать свое будущее или получить совет от высших сил…
Орланда только что не заорала от удивления и радости.
Да, черный цвет волос! (Чем, интересно, красил?)
Да, явно выделяющийся бюст. (Тряпок напихал небось!)
Да, набеленное и нарумяненное лицо. (Не узнать!)
Но голос! Голос Кара!
Стало быть, жив и здоров, бесенок!
Тем временем к «деве-вещунье из Гибернии» уже подошли первые желающие…
И тут представление было прервано.
На площадь вышел патруль вегилов с пиками и дубинками.
— Почему скопление народа?! — возопил десятник. — Кто разрешил?
Петроний Апулей подскочил к нему, показал какую-то бирку, но тот остался непреклонен.
