— Жаль, что вы не разрешили мне привезти с собой фотоаппарат, я мог бы ее сфотографировать… Но… может быть, вы сами пытались это делать и на пленке ничего не оказалось?
— Поначалу так все и было, но, когда год назад я ее сфотографировал, она вышла на пленке вполне отчетливо. Сквозь нее видна мебель, но теперь она стала не такой прозрачной, как раньше. Прошедшее время и контакт с людьми, которые ее подпитывают…
Он махнул рукой, жестом завершая предложение. Чайлд спросил себя, не разыгрывает ли его Игеску?
— Могу я посмотреть на эту фотографию? — спросил он.
— Конечно. Только это ничего не доказывает. Существует не так уж много вещей, которые нельзя было бы подделать.
Игеску сказал что-то в переговорное устройство, замаскированное под сигаретницу, — сказал на каком-то незнакомом Чайлду языке. Это определенно была не латынь. Хотя он не был знаком с румынским языком, он сомневался, чтобы в румынском языке имелись такие гортанные звуки.
Послышалось пощелкивание бильярдных шаров. Чайлд повернулся: в дальней комнате двое играли в бильярд. Оба были блондинами, среднего роста, хорошо сложенными, одетыми в одинаковые облегающие белые свитера, узкие белые джинсы и черные сандалии. Внешне они были похожи, как брат и сестра. И у того и у другой над глубоко посаженными глазами изогнулись высокие тонкие брови. Самым необычным в этих одинаковых лицах были губы. Верхняя выглядела настолько тонкой, что напоминала лезвие измазанного кровью ножа, а нижняя, напротив, — набухшей.
Игеску окликнул их, и они резко, как-то по-волчьи, подняли головы. Манеры их напомнили Чайлду о двух виденных по дороге волках. Будучи представлены гостю, оба ограничились безмолвным кивком. Мужчину Игеску представил как Василия Хоркина, а женщину — как миссис Крачнер, но ни один из них не улыбнулся и ничего не сказал. Очевидно, им не терпелось вернуться к игре. Игеску не пояснил, кто они, и Чайлд предположил, что девушка и есть та упомянутая бароном гостья.
Совершенно неожиданно и бесшумно появился Глэм — будто это пространство скользило мимо него, а не он двигался в пространстве. Он вручил Игеску плотный маниловый конверт. Чайлд внимательно смотрел, как Игеску медленно достает из конверта фотографию; потом он вдруг заметил, что Глэм исчез так же бесшумно и незаметно, как и появился.
Снимок был сделан в середине дня с расстояния футов сорок. Свет, струившийся из окна, освещал все до последней детали. Долорес дель Осоройо покидала комнату, причем, как и положено человеку, — через дверь. Сквозь ее тело смутно просвечивали край дверного косяка и часть стула. Полуобернувшись, она смотрела в камеру с той же улыбкой, с какой глядела с картины.
