Магдалена послала одного из пажей к герцогине с просьбой освободить ее от участия в сегодняшнем пиршестве. Но мальчик вернулся с отказом: сам Джон Гонт требовал ее появления за хозяйским столом. Очевидно, герцог возжелал еще сильнее уязвить Эдмунда, подчеркнув его отсутствие одиночеством жены.
Настроение Магдалены от этого, разумеется, не улучшилось. Она никому не рассказала о нападении разбойников и теперь размышляла, не стоит ли воспользоваться этим предлогом, чтобы не идти в зал. Знай герцог о том, что ей пришлось пережить, наверняка внимательнее прислушался бы к ее жалобам. Вероятно, ее пытались похитить с целью получения выкупа: вполне обычное преступление, особенно с тех пор, как шайки разбойников наводнили и Францию, и Англию, — печальное следствие войны, научившей вооруженных мужчин жить мародерством и грабежом. В периоды затишья солдаты, оставшиеся без денег и работы, безжалостно терроризировали обе страны, наводя ужас и страх на мирных жителей.
Она не знала, что его светлость уже обо всем извещен. Гай, не тратя времени, рассказал о случившемся. По его мнению, и несчастья Эдмунда, и неудавшееся похищение — звенья одной цепи. До начала пиршества оставалось мало времени, и они не успели подробно обсудить события сегодняшнего дня, но теперь Ланкастер в глубокой задумчивости восседал в резном кресле, иногда украдкой поглядывая на дочь. Стул слева от нее был свободен, и Магдалена не делала попытки заговорить с соседями. Несмотря на каменное спокойствие и раздраженно кривившиеся губы, обличавшие природу истинной дочери Плантагенетов, она словно излучала материнское очарование. Любой мужчина при виде этого чувственного личика и точеной фигуры немедля испытывал горячее желание опрокинуть ее на постель, ощутить, как эти белые обнаженные ноги обхватывают его спину, а руки гладят плечи. Но было в ней и кое-что еще, отнюдь не присущее Изольде, и Джон Гонт не мог не распознать в своей дочери прямоту и честность, невольно трогавшие его сердце.
Магдалена рассеянно ковыряла корочкой хлеба запеченную в тесте гусятину, односложно отвечая на все старания вовлечь ее в разговор. Скоро все от нее отстали. Она знала, что не пользуется особой любовью придворных дам герцогини. Одинокое детство, проведенное в глуши, если не считать нескольких месяцев в доме Гая, привило ей некоторую застенчивость, необщительность, неспособность сплетничать, особенно злословить, что было часто присуще женщинам при дворе. Кроме того, ей открыто завидовали: еще бы, какая-то провинциальная простушка внезапно оказывается дочерью самого герцога! Люди не знали, как к ней относиться, и не оказывали того почтения, каким пользовались другие дети Ланкастера: Элизабет, Филиппа и наследник, молодой Генри Болингброк, но при этом никто не смел открыто выказать неучтивость. Тем не менее ее история была предметом оживленных пересудов.
