Он оставил ее плечо и рукою провел по щеке Тани.
– Да, ты права, Танюша, – сказал он еле слышно. – Трудно это все в пятнадцать лет, трудно, брат. А все-таки мы будем друзьями. Пойдем пить чай.
И впервые на деревянном низеньком крылечке Таниного дома зазвучали иные шаги, чем она привыкла слышать, – тяжелые шаги мужчины, ее отца.
Когда в школе спросили у Тани, не приходится ли ей родственником или двоюродным братом Коля Сабанеев, поступивший к ним в класс, то одним она сказала – да, другим сказала – нет, и так как это было все равно для многих, то вскоре ее перестали спрашивать.
А Филька, потратив столько напрасных усилий на поиски страны Маросейки, больше ни о чем не спрашивал Таню.
Но зато он сидел на парте как раз за спиною Тани и мог смотреть на ее затылок сколько ему было угодно. Однако и затылок может кое-что рассказать. Он может быть холодным и жестким, как камень, из которого Филька высекал в лесу огонь. Он может быть нежным, как стебель одинокой травы.
Затылок Тани был и таким и другим, чаще всего выражая одно ее желание – не думать о том, что делается у нее позади.
А позади на скамье сидели Филька и Коля.
К кому же из них относится это упорное желание Тани?
И так как Филька смотрел на вещи всегда с хорошей стороны, то решил, что относится это прежде всего не к нему. Что же касается Коли, то если его Таня назвала тогда гордым, Филька должен был признать, что это неправда. Он не находил его гордым. Он, может быть, несколько слаб здоровьем, слишком узки у него руки, слишком бледно лицо, но гордым он не был – это видели все.
Когда Филька показал ему впервые, как жуют у них в школе серу, Коля только спросил:
– Что это?
– Это пихтовая смола, – ответил ему Филька. – Ты можешь достать ее у китайца, который торгует на углу липучками. За полтинник он даст тебе целый кубик серы.
– А что такое липучки? – спросил Коля.
– Э, брат! – ответил ему с досадой Филька. – Все ты хочешь сразу узнать.
И Коля не обиделся на замечание Фильки.
– Хорошо, – сказал он, – я узнаю после. Но странный этот обычай в вашей школе. Я нигде не видел, чтобы жевали пихтовую смолу.
Но все же серы купил много и угостил Фильку и сам пожевал, научившись очень скоро так же громко щелкать ею на зубах, как и другие.
Он предложил пожевать и Тане с радушием, к которому она не могла придраться. Она через силу улыбнулась ему, показав свои зубы, сверкающие как снег.
– Не благодаря ли этому обстоятельству, – сказал он, – у вас всех здесь такие белые зубы? Эта сера хорошо очищает их.
