— Все это чушь!
Люси пожала мне руку.
— Раз уж мы здесь, посмотрим твою скачку. Иди переодевайся.
Я не привык к таким сестринским жестам и тону и с оттенком сожаления подумал, что последние пару лет не очень интересовался ее успехами в поэзии.
— Как твои стихи? — спросил я. — Над чем ты сейчас работаешь?
Люси не ожидала таких вопросов. Ее лицо немного побледнело, потом бледность уступила место странной смеси испуга и сожаления.
— Собственно, ничего особенного, — сказала она. — Пока ничего нового.
Я кивнул, как бы извиняясь за неуместную назойливость, и пошел в весовую, потом в раздевалку, размышляя, что поэты, как и математики, чаще всего самые замечательные свои открытия делают в юности. Люси не писала новых стихов. Может быть, больше она никогда не будет писать. И я подумал, что, возможно, ее привычная непритязательность скоро станет казаться неуместной и ненужной, если Люси утратит внутренний покой, который дает творческое вдохновение.
«Бедная Люси!» — подумал я. Жизнь выкидывает чертовски грязные штуки. Люси уже начала дорожить богатством, которое раньше презирала, иначе она никогда бы не явилась по такому делу на скачки в Сэндаун-парк. И я мог только догадываться, что творится у нее в душе. Она сейчас как монахиня, потерявшая веру в Бога. Нет, не монахиня. Люси, которая писала откровенные стихи о любви во всех ее проявлениях, и таких, про которые я никогда бы не поверил, чтобы они с Эдвином этим занимались, — эта Люси могла быть кем угодно, только не монахиней.
Занятый этими беспорядочными мыслями, я снял свой костюм, натянул белые бриджи и ярко-красный шерстяной свитер с голубыми полосками на рукавах, и почувствовал обычное радостное возбуждение, от которого сразу стало легче дышать и появилось ощущение безмерного счастья. Я участвовал примерно в пятидесяти скачках каждый год, если мне везло… и подумал, что готов согласиться на любую работу, только бы всегда была возможность делать это.
Выйдя из раздевалки, я переговорил с тренером и владельцами лошади, на которой мне предстояло выступать, — немолодыми уже мужем и женой, которые и сами участвовали в скачках лет этак двадцать назад, а теперь заново переживали эту радость, доверяя свою лошадь мне. Муж Джордж сейчас работал тренером-любителем, довольно высокого класса. Его жена Джо до сих пор выступала в любительских скачках на собственных лошадях и показывала неплохие результаты. Знакомство с ними ничем не могло мне повредить, и я спокойно мог представлять на скачках их конюшню.
