Ничего подобного не последовало. Малкольм только криво улыбнулся и сказал:
— Это я сделал их такими.
— Нет, — возразил я.
— Почему это?
— Таинственная штука — характер, но ты только родил их, а не сделал такими, какие они есть.
— Но я мог внушить им это.
— Да, конечно, — согласился я, — только ведь ты этого не делал.
— Вивьен и Алисия делали… из-за меня.
— Не казнись ты так. Это на тебя не похоже. Он улыбнулся.
— На самом-то деле я и не чувствую себя особенно виноватым.
Беспокойство Джойси, подумал я, скорее всего наигранное. Она могла захлебываться злостью из-за Алисии, но никогда мать не настраивала меня против Малкольма. Когда мне было шесть лет, она при разводе согласилась, чтобы Малкольм стал моим опекуном. Материнские чувства у нее были не очень развиты, и ей вполне хватало не слишком частых визитов подрастающего сына, чтобы считать материнский долг выполненным. Джойси никогда особенно не старалась привязать меня к себе, и я отлично понимал, что всякий раз, когда я уходил, мать чувствовала облегчение. Жизнь моей матери состояла из игры в бридж, обучения игре и написания статей в журналы все о том же бридже. Она была игроком международного класса и часто выезжала на соревнования за границу. Мои посещения только нарушали сосредоточенность, необходимую ей, чтобы выигрывать. А поскольку победы обеспечивали ей должный престиж для журнальных статей и ее лекций, я своим появлением вызывал у матери скорее раздражение, которое она тщетно старалась подавить, нежели дружеские чувства.
Она задаривала меня бесконечными колодами игральных карт и научила дюжине карточных игр, но у меня никогда не было ее потрясающей математической памяти. Джойси отлично помнила любую карту, любой ход в абсолютно всех своих партиях, и моя неспособность к этому неизменно удивляла ее и раздражала сама по себе. Когда я избрал себе профессию, связанную с совершенно другим видом спорта, Джойси вначале удивилась и расстроилась из-за моего решения, но потом стала постоянно просматривать страницы «Спортивной жизни» во время сезонов стипль-чеза, выискивая мою фамилию в списках участников.
— Так что ты сказал Томасу и Беренайс? — снова спросил я.
Малкольм с удовольствием объяснил:
— Я безо всякой задней мысли дал их телефон виноторговцу, чтобы он напомнил, сколько я задолжал ему за полсотни или около того ящиков «Пола Роджера» урожая семьдесят девятого года.
— И… э-э… сколько приблизительно это могло стоить?
— Понимаешь, «Пол Роджер» семьдесят девятого года, с виноградников Уинстона Черчилля, довольно редкий сорт…
