– Как он чувствует себя сейчас? – спросил я.
– Ты можешь приехать, если хочешь, – сказала мать. – Как сам решишь, – добавила она как бы между прочим.
Мать держала себя в руках и говорила ровным голосом, но в ее словах слышалась непривычная для меня просительная интонация.
– Я буду завтра, – твердо сказал я.
– Ты уверен?
Она ничем не выдала своей радости или облегчения.
– Уверен.
– Очень хорошо.
Я сунул деньги за телефонный разговор в протянутую ладонь Дональда и вернулся к своему видавшему виды четырехколесному другу. Меня вполне устраивала его исправная коробка передач, надежные тормоза и немного краски, сохранившейся на тонких металлических боках. В данный момент джип ждал меня, груженный двухнедельным запасом продовольствия, большим баллоном бутана, аккумулятором, а также тремя коричневыми картонными коробками, заполненными предметами, необходимыми для моего ремесла.
Я занимался тем, что писал картины, а жил в старой развалюхе – давно заброшенной пастушьей хижине, стоявшей на открытом ветрам горном плато. Я отрастил волосы до плеч и в свободное от творчества время играл на волынке. Мои многочисленные и весьма благородные родственники считали меня чудаком.
Одни рождаются чудаками, другие ими становятся, третьи притворяются ими. Каждому свое.
Бедный Александр. Заниматься какой-то чепухой с красками! И добро бы еще писал маслом – так нет. Он пишет какими-то ужасными, пошлыми акриловыми красками!
Если бы Микеланджело мог писать акриловыми красками, он, по-моему, был бы рад этому. Акриловые краски дают художнику бесконечное богатство возможностей и никогда не блекнут. Они на целые мили опережают масло.
Будучи двадцатидевятилетним сыном четвертого (покойного) сына графа и имея трех дядюшек, четырех тетушек и двадцать кузенов и кузин, я не рассчитывал на наследство. Но банальной охоте за пропитанием все-таки предпочел уединенные занятия живописью.
Бедный смешной Александр!
Я выплатил моему дядюшке (нынешнему графу, которого мы, его родные и близкие, между собой звали «Сам») нечто вроде ренты за ту развалюху, в которой он разрешил мне обитать в его владениях. Целый год я по его заказу и выбору малевал главным образом «портреты» лошадей и собак. Меня это, впрочем, не тяготило. Я с удовольствием угождал дяде Роберту.
Сидя в своем стареньком джипе в то сухое, пасмурное и прохладное сентябрьское утро, я занимался тем, что вскрывал и читал адресованные мне письма и писал ответы на них. Кроме писем, тут было два чека за проданные картины. Эти чеки я отправил в банк. Пришел на мое имя также заказ из Америки на шесть больших картин, которые надо было сделать, как говорится, вчера.
