По дороге домой Уортингтон подытожил то, что нам удалось узнать за этот день:
– Я бы сказал, что Мартин и тот, белобородый, этой кассетой очень дорожили.
– Ага.
– И, так или иначе, из того, что говорил ее отец, Роза сделала вывод, что на этой кассете записано, как изготовить античное ожерелье.
– Да нет, там должно быть что-то поважнее.
– Ну… может, там говорится, где его найти?
– Поиски клада? – Я покачал головой. – Да нет. Я знаю только одно действительно ценное античное ожерелье из золота со стеклом – а уж я-то в старинном стекле разбираюсь неплохо, – и это ожерелье хранится в музее. Оно действительно бесценно. Создано оно, вероятно, на Крите или, во всяком случае, где-то в районе Эгейского моря около трех с половиной тысяч лет назад. Оно называется «Критский восход». Я сделал копию этого ожерелья и один раз одолжил ее Mapтину. Кроме того, я заснял процесс изготовления на видеокассету. Ее я тоже одолжил Мартину, и она до сих пор у него – или, точнее, бог знает где.
– А если есть какая-то другая? – спросил Уортингтон.
– Другая кассета? Или другая копия ожерелья?
– А почему бы и не быть двум кассетам? – предположил Уортингтон. – Роза могла их спутать…
Я подумал, что скорее это мы с Уортингтоном все спутали. Однако мы благополучно приехали к Бомбошке, вооруженные по крайней мере двумя точно установленными фактами: во-первых, Роза, Норман Оспри и Эдди Пэйн провели воскресный вечер в Бродвее, и во-вторых, некий пожилой, худощавый, белобородый человек, похожий на профессора, зашел в мой магазин в первые минуты нового века и не остался, чтобы помочь Ллойду Бакстеру во время эпилептического припадка.
Когда мы, хрустя гравием, остановились на дорожке перед домом Бомбошки, навстречу нам из парадной двери с распростертыми объятиями выбежала Мэриголд.
– Бомбошка больше во мне не нуждается! – театрально объявила она. – Доставайте карты, Уортингтон! Мы едем кататься на горных лыжах.
– Э-э… когда? – уточнил шофер, нимало не удивившись.
– Завтра утром, разумеется. Заправьтесь бензином. По дороге заедем в Париж. Мне нужно приодеться.
Уортингтон отнесся к этой новости куда спокойнее, чем я. Он шепнул мне, что Мэриголд большую часть времени только и делает, что покупает новые наряды, и предрек, что катание на лыжах продлится максимум дней десять. Мэриголд это развлечение быстро прискучит, и она вернется домой.
Бомбошка отнеслась к известию об отъезде своей матушки с облегчением, которое, однако, довольно умело скрыла, и с надеждой спросила, разобрались ли мы с «этой ужасной историей с кассетой». Бомбошка жаждала покоя. Но гарантировать ей покой я никак не мог. Однако я не стал говорить ей о существовании Розы и о том, что эта женщина и покой совершенно несовместимы.
