Иные из этих «цыган», как их называли, не задумываясь при этом об их истинной национальности, крали детей. Часто они оставляли по себе и другую память: пепелища амбаров и мельниц и опустошенные курятники… Люди невежественные и суеверные утверждали к тому же, что они наводят порчу на скотину и отравляют колодцы.
Труппа Пабло была редким исключением из правил — она честно и скромно жила своим ремеслом. Анри очень повезло: ведь он не смог бы существовать бок о бок с людьми, которые кормятся грабежом крестьян.
Хозяйская жена Кончита научила его гадать на картах и читать судьбу по руке.
Пабло сделал из него замечательного гимнаста. Он так его вышколил, что скоро Анри мог делать со своим телом что угодно. Он на глазах у всех уменьшался в росте, складывался пополам или же так изгибал позвоночник, что вместо рослого десятилетнего парня перед публикой оказывался уродливый горбатый карлик.
Альфонсо, старший сын Пабло, научил Анри менять голос, засунув под язык или за щеку щепочку.
Консепсьон — высокая белокурая девушка — была в труппе балериной; ей вот-вот должно было исполниться шестнадцать. Она обучала законного наследника престола Гвасталлы всем премудростям танца.
Когда они оставались вдвоем, она гладила его по лицу и томно вздыхала:
— Ох, горя-то будет нашей сестре, когда ты подрастешь!
Мальчик не понимал смысла этих слов. Он расправлял плечи, глаза его метали молнии — и Консепсьон слышала:
— Горя? Ну, что ты! Напротив! Я буду утешать страждущих, защищать невиновных, опекать сирот!
Он уже предвкушал свои будущие подвиги.
Одна только Консепсьон обладала необъяснимой привилегией обращаться к новичку на «ты». Все остальные, даже сам Пабло, звали его «господин Луи». Вероятно, сердце подсказывало этим простым, но тонко чувствующим людям, что этот мальчуган — им не чета, что он превосходит их всех и что после множества злоключений его ожидает великолепное будущее…
Часто после тяжкого дня, заполненного утомительными представлениями перед крестьянами, Анри садился возле костра и думал о своей жизни. Семья Пабло спала в фургоне, накрывшись лохмотьями, а мальчик глядел в огонь, время от времени подкидывая туда хворост, и рассуждал: «Скоро я выучусь ремеслу и сам смогу прокормить себя. Мне нужно обеспечить госпоже Бернар (так называл он Сюзон) спокойную старость. Она заботилась обо мне, пока я был маленьким; я у нее в долгу, — и я непременно заплачу этот священный долг».
Еще он думал вот что: «Я не выучился двум вещам: фехтованию и верховой езде. А ведь это — высшие воинские искусства! Как же я мечтаю хорошо владеть шпагой и ловко сидеть в седле! Ну да ничего: всему свой черед».
