Мысль эта пришлась всем по душе, и за нее ухватились; она оставляла надежду, что на деревню не свалилась какая-то ужасная катастрофа или повальный мор.
— Наверно, они ушли от моря не очень далеко, — предположил Манаури, — и завтра мы легко их найдем.
— А где находятся остальные четыре деревни? — спросил я.
— На этой же реке, но выше по течению.
— Далеко отсюда?
— Недалеко. Ближайшая деревня — два раза по десять выстрелов из лука.
— Двадцать выстрелов из лука, — подсчитал я, — это значит примерно полчаса ходьбы. Совсем близко!
— Близко.
Вождь, заметив мое оживление, тотчас же понял его причину.
— Я знаю, о чем ты думаешь! — проговорил он. — Надо посмотреть, что делается там.
— Конечно! Возможно, ваши именно в тех деревнях!
Мы взглянули на небо. До полуночи было еще далеко. На рассвете мы должны вернуться на шхуну, но до того следовало по возможности выяснить положение дел в остальных аравакских селениях. Манаури не мешкая выделил четырех индейцев, хорошо знавших местность, и направил их вверх по реке, велев не жалеть ног. Мы остались ожидать их возвращения здесь, у реки.
На берегу почва была сырой, болотистой, поросшей густой растительностью. Воздух насыщен был нестерпимым, просто одуряющим зловонием прелых листьев и гниющих корней. Полоса прибрежной растительности была сравнительно неширокой, всего каких-нибудь тридцать или сорок шагов в глубину, но из ее чащи доносились невероятные душераздирающие звуки! Там что-то щелкало, верещало, квакало, стонало и вопило, но более всего вселяло ужас, заставляя стыть в жилах кровь, свирепое шипение. Казалось, разверзлись врата ада и страшные чудища, вырвавшись на свободу, предавались теперь дикому разгулу на этом крошечном клочке джунглей.
Ночи в далеких вирджинских лесах тоже имели свои голоса; не было недостатка в разных звуках ночной порой и в зарослях колючего кустарника на острове, недавно нами покинутом, но все это не шло ни в какое сравнение с дикой оргией звуков, раздававшихся здесь, у этой реки.
Индейцы, привыкшие к таким концертам, не обращали на них ни малейшего внимания.
— Это ужасное шипение издают, наверно, цикады, — проговорил я.
— Да. Цикады и разные насекомые, — ответил Манаури.
Какая-то тварь грозно замяукала.
— Дикий кот? — невольно вздрогнул я.
— Нет, древесная жаба.
Потом раздался стук, словно кузнец ковал молотом косу.
— А это кто? Птица?
— Тоже жаба, но водяная.
Вдруг — глухое хрюканье и потом всплеск. Манаури с минуту задумчиво прислушивался.
