— Чичагов паруса сушит. Поспешать, говорит, некуда, осмотреться надобно. А шведов, мол, не разглядел, туман помешал.
— Какой туман? Горизонт чист, ни единого облачка.
— А у него, вишь, в глазах дымка, — ехидно усмехнулся Круз, — ладно, Яков Иванович, как контузия-то, отпускает помаленьку? Ну и слава Богу, присаживайся, все капитаны, кажись, собрались.
Окинув взглядом гомонивших капитанов, вице-адмирал поднял руку, призывая к тишине.
— Ныне, господа капитаны, объявляю вам о мужестве и геройстве экипажей ваших. В бою сражались все геройски, как подобает бойцам, потому особо выхвалять никого не стану. Все молодцы. Ныне реляцию государыне представляю о вашей доблести.
Выслушав доклад капитанов, Круз распорядился об отправке раненых в Кронштадт.
— Стало быть, убитых у нас меньше сотни, и то слава Богу, — перекрестился Круз, а капитаны зашумели:
«Как же так, зазря с шведами выстояли, надобно довести дело до виктории окончательной».
На флоте, в офицерской среде, о Чичагове ходили нелестные отзывы: «Старая перечница, все острые углы обходит, всего опасается, а пуще всего свою дряхлую персону под вражеские ядра выставлять боится. Государыня-то ему благоволит, он ей ни в чем не перечит».
Распуская капитанов, Круз объявил:
— Нынче над нами старший флагман командует, адмирал Чичагов, обо всех происшествиях надлежит и ему докладывать…
В тот же день Круз писал донесение императрице и намекнул о несостоятельности доводов Чичагова. «Принужден признаться, что уход неприятеля не только весьма чувствителен для меня, но и для всех моих храбрых подчиненных, так как по дошедшим до меня известиям, шведы находились в чрезвычайном унынии и опасались несказанно этого двуогненного положения, от которого, надо думать, один только туман не мог избавить неприятеля, без успеха со мной сражающегося».
Спустя три дня Круз получил из Петербурга Высочайший указ. Императрица не обделила наградами достойных офицеров. Среди других отметила и «Монаршее наше признание к заслугам капитана 1 ранга Тревенена крестом ордена Святого Владимира 3 степени». Жаловали и других офицеров, всем матросам выдали по серебряному рублю.
Награды офицеры отмечали, как обычно, в кают-компании. Застолье разделил, несмотря на недомогание, и капитан.
Василий Головнин с товарищами столовался в каюткомпании, и офицеры пригласили на торжество и гардемаринов.
С юношеской восторженностью поглядывал Василий Головнин на сидевшего в торце стола капитана. За минувший месяц гардемарины много узнали о прежней службе своего командира. Все офицеры восхищались морской выучкой и личной отвагой тридцатилетнего капитана Тревенена и часто делились своими чувствами за столом в каюткомпании.
