— Наверно, именно поэтому.
Раб запнулся, а затем с вызовом сказал:
— Вчера я испугался. Я, который был воином, испугался, я не хочу задохнуться насмерть в сети «рыбака».
— Я понял, — ответил Марк. — Но все-таки ты не попросил пощады.
Тот не отводил глаз от лица Марка, вид у него был озадаченный.
— Зачем ты меня купил?
— Мне нужен личный раб.
— Арена — необычное место для покупки раба.
— Но я и хотел необычного раба. — Марк взглянул с еле уловимой улыбкой в угрюмые серые глаза, прикованные к его лицу. — Мне не нужен такой, как Стефанос, он был рабом всю жизнь, и поэтому он только раб, и больше ничего.
Странный разговор между господином и рабом, но ни тому, ни другому не пришло это в голову.
— Я только два года раб, — спокойно сказал тот.
— А до тех пор ты был воином. Как твое имя?
— Эска, сын Куковала, из племени бригантов, носителей синих боевых щитов.
— А я… центурион… бывший центурион вспомогательной когорты при Втором легионе, — проговорил Марк, сам не понимая, почему он это говорит, но чувствуя, что обязан так поступить. Римлянин и бритт продолжали смотреть друг на друга, и оба их утверждения, словно вызов, повисли в воздухе.
Затем Эска машинально протянул руку и дотронулся до края ложа.
— Я уже знаю, старик сказал мне. Я знаю также, что господин мой был ранен. Мне жаль.
— Спасибо, — ответил Марк.
Эска посмотрел вниз, на свою руку, лежащую на краю постели, и снова поднял голову.
— По дороге сюда убежать было нетрудно, — проговорил он медленно. — Старый олух не удержал бы меня, если бы я захотел вырваться на свободу. Но я пошел с ним, в глубине сердца у меня жила надежда, что мы идем к тебе.
— А если бы на моем месте оказался кто-то другой?
— Тогда я бы убежал позже, скрылся в лесах, где мое обрезанное ухо не выдало бы меня. По ту сторону границы еще есть свободные племена.
Говоря это, он вытащил из-под грубой туники узкий нож, спрятанный за пазухой на голой груди; он держал нож с такой нежностью, как будто это было живое любимое существо.
— Он дал бы мне освобождение.
— А теперь? — Марк даже не удостоил взглядом узкое смертоносное лезвие.
На миг угрюмое выражение исчезло с лица Эски. Он нагнулся и разжал пальцы; нож со стуком упал на мозаичный стол, стоявший возле Марка.
— Я — пес центуриона, и готов лежать у его ног, — ответил он.
Так Эска поселился в их доме. Он носил копье, указывавшее на то, что он — личный раб и по положению выше остальных домашних рабов; стоял позади ложа Марка во время еды, наливал ему вино; смотрел за его вещами, приносил и уносил их, а ночью спал на тюфяке у порога, охраняя дверь. Он оказался очень хорошим, просто превосходным телохранителем. Марк догадывался, что в прежние дни он был чьим-то оруженосцем. Наверное, у собственного отца или у старшего брата, как полагалось в его племени. Марк никогда не расспрашивал Эску о той поре, а также о том, как он очутился на арене в Каллеве. Что-то было такое в характере его раба, что не допускало расспросов. Расспрашивать означало проявлять назойливость, все равно что войти в дом без приглашения. Быть может, когда-нибудь Эска все расскажет сам, но пока время для этого еще не пришло.
