— Видишь ли, поп, жизнь — с Богом или без него, с надеждой или без нее — это дорога без конца и без начала, дорога, что ведет нас по скользкому краю гигантской жестяной воронки. Большинство людей даже не замечает, что все время ходят по кругу, бесчисленное множество раз проходя мимо одной и той же точки на скользком узком кольце. Но есть такие, которым случается соскользнуть. Упасть. И тогда им конец, никогда уже не вернутся они на краешек, никогда уже не пойдут они по кругу. Они катятся вниз, до того мгновения, когда все встретятся у выхода воронки, в самом узком месте. Они встретятся, но лишь на мгновение, потому что дальше, под воронкой, их ждет бездна. И вот этот замок на скале, в которую бьются волны, как раз и есть это место. Горлышко воронки. Ты понимаешь это, поп?
— Нет. Но мне все же кажется, что и ты, в свою очередь, не понимаешь причину, по которой я это не понимаю.
— А-а-а, ну его к черту и с причинами и со следствиями, sicut in coelo et in terris. Пей, монах.
Мы пили до поздней ночи. Капеллан перенес это на удивление хорошо. Со мной было хуже. Я страшно напился, честное слово. Но я заглушил в себе… все.
Во всяком случае так мне казалось.
Сегодня у моря свинцовый цвет. Сегодня море сердится. Я чувствую его гнев и отношусь к нему с уважением. Мне понятна Бранвен, понятен ее страх. Мне непонятна только его причина. И ее слова.
Сегодня замок стоит пустой и пугающе тихий. Тристана сжигает горячка. Изульт и Бранвен ухаживают за ним. А я, Моргольт из Ольстера, стою на стене и гляжу в море.
Ни следа паруса.
Когда она вошла, я не спал. Я даже не удивился. Все шло, словно я ожидал этого: странная встреча на берегу, скачка по дюнам и засоленным лугам, дурацкая стычка с Беком Де Корбином и его дружками, вечер при свечах, тепло ее тела, когда я обнял ее на стене, а над всем этим — аура любви и смерти, наполняющая Кархаинг — все это только приблизило нас друг к другу, связало. Я уже стал ловить себя на том, что мне будет трудно расстаться…
С Бранвен.
Она не сказала ни слова, лишь расстегнула брошь, скреплявшую плащ на плече и опустила на пол тяжелую ткань. Потом она быстро сняла рубаху, простую, чуть ли не домотканую, какие обычно носят ирландские девушки. Она повернулась боком, обагренная огнем, ползущим по поленьям камина, который следил за ней алыми зрачками углей.
Я, тоже не говоря ни слова, подвинулся, дав ей место рядом с собой. Она легла, очень медленно, отворачивая лицо. Я накрыл ее шкурами. Мы продолжали молчать, лежали неподвижно, глядя на тени, пляшущие на потолке.
