— Это было бы очень мило, — согласилась она.
— И если бы вы дали мне свой адрес…
Она назвала тебе свой адрес и номер телефона, и ты сразу же и навечно запомнил их. Затем она попрощалась и ушла, вероятно, в дамскую комнату, чтобы найти носовой платок.
В течение последующих двух актов представления и в антракте между ними ты опасался, что она скажет что-нибудь тебе прямо там, в партере, вынудив представить ее Эрме, и втянет в разговор сопровождающего ее человека, как ты предполагал, мистера Грина. Это был сдержанный мужчина с задумчивым видом, на котором был аккуратный деловой костюм и высокий накрахмаленный воротничок, не очень здесь уместный. Ты предположил, что у него какая-нибудь необычная профессия вроде автора газетных статей по финансовым вопросам или эксперта по уничтожению мусора. Во всяком случае, страшно не хотелось посвящать в это Эрму, и ты испытал невероятное облегчение, когда по окончании спектакля увидел, как они направляются к выходу из зала.
В ту ночь ты не смог заснуть. Это не было для тебя чем-то непривычным, но твое бдение было совершенно иного характера. Нет, ты даже и не пытался уснуть.
Эта случайная встреча снова всколыхнула весь сбивчивый подтекст вопроса, от которого ты уклонялся в течение многих лет: что делать с призраком маленькой Миллисент, который все больше и больше присутствует в твоих самых интимных и тайных моментах, который постепенно достиг такой полной власти над твоими фантазиями, что вскоре угрожал лишить реальности все, кроме ощущения стула под тобой и вкуса пищи, которую ты принимаешь. Это было в высшей степени капризное привидение, с разнообразной и пестрой карьерой, сложившейся за двадцать с небольшим лет. Иногда проходило довольно много времени, и оно ни разу не появлялось; порой оно было с тобой почти неразлучно, и если не активно управляло твоими мыслями, то, по крайней мере, парило на границе подсознания. Наибольшую настойчивость и наглость оно проявляло в моменты, когда ты утрачивал какой-либо источник активного интереса, например после отъезда Люси, или после замужества сестры, когда распалась ваша с ней близость, или когда ты один вернулся из Европы. Ты часами лежал без сна, припоминая и анализируя.
Временами ты его ненавидел. Отвергал его, как инфантильный, постыдный, немужской, отвратительный. Ты так чувствовал, но никогда так не думал, потому что в тех случаях, когда оно появлялось, в тебе кипели яркие ощущения, кровь бешено и горячо бежала по жилам, приливая к голове и к кончикам пальцев, тут было не до размышлений. Если же ты пытался размышлять об этом позже, ты приходил к выводу, что, когда эти ощущения и ненависть исчезали, все становилось таким нереальным и не относящимся к тебе и не имело значения. Затем это возвращалось — но не обязательно в прежнем виде. Иногда это было так приятно и так неоскорбительно, как, например, собирать розы в саду Эрмы в Уайтстоуне.
