Но не успел сделать трех шагов, как ядро оторвало ему левую ногу у самого живота.
Адмирал упал. Его подняли, перенесли за насыпь и положили между орудиями.
— Ну, господа, предоставляю вам отстаивать Севастополь. Не отдавайте его! — сказал Корнилов окружавшим и скоро потерял память, не проронив ни одного стона.
Он пришел в себя только на перевязочном пункте.
Заметив, что его хотят переложить на носилки, но затрудняются, чтобы не повредить рану, Корнилов сам через раздробленную ногу перекатился в носилки, и его отнесли в госпиталь.
Врачи не сомневались, что смерть близка.
Чувствовал и Корнилов ее приближение и ждал этой минуты со спокойствием.
— Скажите всем, — говорил он окружающим, — как приятно умирать, когда совесть спокойна.
И скоро в беспамятстве умер.
«После него у нас не оказалось ни одного человека в уровень с событиями того времени», — пишет один из участников.
И многие записки и словесные отзывы севастопольцев единогласно говорят, что «Корнилов был единственный человек, который мог бы дать совершенно иной исход крымским событиям: так много выказал в эти немногие дни ума, способности, энергии и влияния на своеобразного князя Меншикова».
В это туманное раннее утро пятого октября Маркушка с Бугаем пришли на пристань к своему ялику. Улицы были полны солдатами, шедшими к оборонительной линии. Скакали верховые офицеры и казаки. Встречались бегущие мужчины и женщины с пожитками, направляющиеся к пристаням… В тумане все казались какими-то силуэтами, внезапно скрывающимися…
Маркушка чувствовал что-то жуткое на душе. Бугай уже сказал ему, что сегодня ждут «бондировки» и, пожалуй, он пойдет на штурм.
— Большая будет драка, Маркушка! — прибавил Бугай.
— А мы перевозить людей будем, дяденька? — спросил, видимо недовольный, Маркушка.
— Всякий при своем деле. И яличники требуются. А ты, умник, думаешь, нужны мы, старый да малый, на баксионе? Вовсе пока не нужны. А понадобится — пойду…
— И я с вами, дяденька!
— Не егози, Маркушка!
Ялик возвращался с первого рейса, когда вдруг зарокотала бомбардировка.
Казалось, сразу все изменилось вокруг. И город, и бухта, и небо. С каждой минутой гром становился сильней и беспрерывней. Черные шарики летали в воздухе с обеих сторон со свистом и каким-то шипением, и над городом повисла туча дыма.
И невольный ужас охватил мальчика. И ужас, и в то же время какое-то любопытное и задорное чувство, которое влекло Маркушку туда, где, казалось ему, и он что-нибудь да сделает в отместку этим «дьяволам», пришедшим в Севастополь.
