И ни слова.
Только во время артиллерийского учения подходил к офицерам, заведующим батареей, и интересовался:
— Как угол обстрела вашего орудия? Какова дальность полетов снаряда?
Моряки не умели ответить и конфузились. Никто об этом не спрашивал.
— Надо узнать! — тихо говорил адмирал, чтобы не слышно было замечания.
Адмирал, видимо, не понравился. Все только смотрит, такой серьезный и молчаливый и будто не радуется, что матросы отдают и крепят паруса с поразительной быстротой.
Раскрасневшийся и вспотевший капитан ждал, что хоть после учения, блестящего парусного учения, на котором матросы летали по вантам и разбегались, словно обезумевшие, молчаливый и серьезный Северцов заговорит и похвалит.
Но вместо того он тихо проговорил капитану:
— Напрасна такая быстрота.
Пересветов вытаращил изумленные глаза. Однако почтительно промолвил:
— Слушаю-с, ваше превосходительство!
— Все эти… эти фокусы — дурная старая привычка. И для дела бесцельны… И люди рискуют упасть! — прибавил Северцов, словно бы желая пояснить свое замечание.
— Точно так, ваше превосходительство! Ваше приказание будет свято исполнено, ваше превосходительство! — угодливо поддакнул ошалевший капитан.
Северцов пристально взглянул на товарища и густо покраснел. Что-то брезгливое мелькнуло в серьезных серых глазах адмирала.
— Прикажи собрать команду и удались вместе со всеми офицерами.
— Есть!
И Пересветов перешел к старшему офицеру, бледному и мрачному, стоявшему у компаса.
— Людей во фронт!..
— Есть!
— Леонтий Петрович! — чуть слышно, упавшим голосом прибавил растерянный капитан.
— Что-с?
— Уговорите Васькова… Скажите: сделаем унтер-офицером, если не будет претензий…
— На такую… подлость я не способен, Егор Егорыч! — зло прошептал старший офицер.
И словно бы обрадованно крикнул:
— Команда, во фронт!
Капитан и все офицеры спустились в каюты. Только вахтенный офицер, юный мичман Аркадьин, остался на мостике и, радостно взволнованный, посматривал на адмирала, остановившегося вместе с флаг-офицером посредине фронта.
«Узнает ли он наконец, что у нас творится?» — думал мичман.
Капитан стоял под приподнятым люком своей роскошной каюты, в которой еще недавно благодушествовал и чувствовал себя редким, заботливым мужем и отцом, когда подсчитывал, сколько «сбережения» привезет он домой. Уже тысячу двести фунтов отложил, и еще целый год впереди покупка угля и провизии. «Нельзя „дурака строить“, если семейный и предусмотрительный человек, и многие не зевают на брасах», — не раз думал Пересветов, подписывая счеты и получая от ревизора свою львиную долю.
