Но как могла исцелиться его рука? Чья врачующая магия совершила это и почему? Может, что-то пытается уничтожить его способность к видениям, лишив его боли?
Чего хотят Паук и Мандорла? Какие планы придуманы Пауком, изучившим современный мир? Чему он научился?
Она подвинулась, чтобы коснуться его лба своими тонкими пальцами, словно проверяя, не начался ли у него жар. Кончики её пальцев касались его очень нежно, и он знал, что она вполне понимает, что с ним творит её нежность. Она играла с ним, как всегда играла с чувствами людей, полагая, что его осведомленность о её истинной природе не помешает ему откликнуться на её красоту, голос и соблазнительные жесты. Он неловко уклонился от её руки, но она лишь рассмеялась.
— Тебе нечего меня бояться, Дэвид, — сказала она ему, как будто, часто повторяя эти слова, могла заставить его поверить. — Я лучший союзник, чем кто-либо ещё. Пока тайна сгущается вокруг тебя — я лучше, чем Пелорус, даже если бы он был здесь, и гораздо лучше, чем преданная тебе Корделия.
Он не мог себе представить, что она серьезно собирается соблазнить его в его собственном доме, и даже подозрение, что это сон, не заставило его изменить своё поведение. Он снова попытался отодвинуться и поднял правую руку, чтобы удержать её.
Прикосновение пальцев к её коже пронзило его электричеством. Боль, которая так загадочно исчезла из его руки вместе с нанесенной волчьими зубами раной, теперь вернулась к нему, как голодное пламя, и кожа его предплечья заныла так, словно её снова прокусили невидимые челюсти. Он почувствовал, как ломается кость и сломанные части задевают друг друга, и его рука конвульсивно вцепилась в кисть Мандорлы.
В тисках его пальцев её кисть начала изменяться, деформироваться, превращаться, гладкая кожа прорастала жесткой шерстью.
Мандорла была одета соответственно приличиям — нижние юбки, корсет под черной тканью. Её одежда успокаивала Дэвида, потому что он не представлял, как она выберется из всего этого, если захочет превратиться в волка; сейчас он понял, что был совершенно неправ относительно её затруднений. Она имела опыт превращений, и пока плоть изменялась и её формы были неопределенны, она как-то освободилась от большей части оболочек. Она бы полностью освободилась, если бы он не сжимал некоторое время её верхние конечности, не давая ей избавиться от перчаток.
Боль, которая усилила его хватку, теперь ослабила её, и он понял, что не может больше удерживать волчицу. Она вырывалась из его рук, падая на пол, выкручиваясь из одежды, приобретая свою истинную форму. Когда он сел на кровати, кровь, вытекавшая из раны на правой руке, промочила покрывало, а Мандорла запрыгнула на кровать, встав над ним. Она была неестественно большой и бледной, но её фиалковые глаза все так же ярко светились, полные страшной угрозы.
