Дэвид подумал, что из этих промелькнувших мыслей он многое узнал о господине Кэптхорна, но он до сих пор хотел бы, чтобы Люк обращал больше внимания на темные углы лаборатории и заключенные в ней существа. Он также хотел бы точно выяснить, что тут происходит и почему он был отправлен сюда охраняющим его божеством. Если Стерлинг был инструментом познания, как он сам, то чего он пытался добиться от Глиняного Человека? И почему это было так важно?
— Если ты сказал мне все, что знаешь, — ответил Стерлинг, — то ты знаешь как максимум половину истории. Я не знаю, от чего загорелся огонь, пожравший дом Джейкоба Харкендера — но я до сих пор не уверен, что это была месть Бога или Сатаны тому, кто притязал на слишком многое. Если бы ты действительно боялся проклятия такого рода, ты бы ни за что не отправился со мной в Чарнли. Ступай к миссис Тролли и принеси бренди. И какую-нибудь одежду из моего гардероба.
Люк пожал плечами и пошел выполнять указания. Он высказал свои страхи вслух и успокоился, но его спокойствие было не удивительно. Дэвид безмолвно выругался, когда нелюбопытный взгляд скользнул мимо стекол, не заглядывая внутрь. «Создатель монстров является ключевым персонажем, — подумал он, — также как и уродливая проститутка. Баст боится их обоих, иначе бы она не послала меня шпионить за ними. Что-то назревает, но я не могу сказать, что именно. Это явно то, зачем я ей нужен, и зачем она просит меня в полной мере использовать мою любознательность и мои знания. Это новая загадка, и её нужно решить быстрее, чем те, которые я решал последние двадцать лет. Она боится… и когда те, кто мог быть богами, вынуждены бояться, какого покоя просить тем смертным, кто у них в заложниках?»
Как только Люк Кэптхорн коснулся дверной ручки и начал её поворачивать, Дэвид снова погрузился во тьму, и его унесло прочь, как сухой лист уносит жестоким и переменчивым ветром.
Пока Лидиард разделял сознание и зрение Люка Кэптхорна, он ни на секунду не усомнился в том, что все, что он видел — реально. Ни разу он не задумался, не было ли все это просто сном или его собственным вымыслом.
Теперь, напротив, он чувствовал себя крайне неуверенно. Он снова оказался в чьем-то сознании, но не мог обнаружить в сознании этого человека никакого чувства индивидуальности и убедиться, что он не возвратился в собственное «Я». Он воспринимал чье-то тело, а также некоторые зрительные ощущения. Тело испытывало боль, как часто приходилось ему самому, но эта боль ощущалась неправильно, и зрение было рассеянным и расплывчатым. Все это можно было принять за доказательство нереальности, но наверняка он не мог сказать, и он знал, что в своем одержимом состоянии он, скорее всего, не способен различить грань между объективным и субъективным.
