Он знал, что это все чары и козни беса-искусителя. Она ждала, что он попросит спасти ему жизнь, а может — билет на Небеса, но он атеист, он — человек знания, он — добрый коммунист. И никакие адепты веры не смогут сбить его с пути, даже перед лицом смерти. Он знал, что мир слишком огромен, чтобы стать ареной для игр ревнивых богов.
— Если бы мое единственное желание исполнилось, — резко вымолвил он, — я хотел бы разделить знания воображаемого Демона Лапласа — который, зная расположение и скорость каждой частицы во Вселенной, мог также при помощи дедукции знать историю и судьбы всего и всех. Можешь ли ты подарить мне это, маленькая святая?
Она невозмутимо улыбнулась. — Я никогда не была святой, — проговорила она, касаясь его мягкой и нежной дланью. — Я солдат, была и остаюсь им, и мое дело — смерть. Я исполню твое желание, но сперва — тебе нужно кое-что увидеть и совершить в Париже.
2.
Боль исчезла, да и не только боль.
В течение пары мгновений Анатоль отчетливо осознавал себя лишенным тела : сгусток ощущений, сигналящих о том, что его сознание утратило все контакты с физическим миром и парит в пустоте. Это ни в коем случае не было неуютное ощущение: вакуум не казался холодным или пугающим, и все же он не мог заставить себя почувствовать благодатное освобождение, ибо знал: такое попросту невозможно. Он твердо верил: никакая такая душа не может отделиться от тела, и никакая личность не может пережить смерть.
Так что он не особенно удивился, когда краткий головокружительный момент прервался. К нему вернулось ощущение обретенного тела, плоти. Казалось абсолютно естественным и нормальным чувствовать, что тебе принадлежит организм, который в первую секунду показался чужим, незнакомым.
Когда же он отчетливо осознал, что тело, в котором он находится, не его — разум отказывался принять этот факт на веру. Разве возможно, чтобы душа отделилась от тела, где прежде обитала, а уж занять еще чье-то тело — совершенно невообразимая фантазия. Вот почему он был уверен: происходящее нереально. Это просто дикий, причудливый сон.
Но ощущал он себя не так, как во сне — хотя, и не так, как в обычной жизни. «Мне дали морфий, — подумал он, хватаясь за спасительную соломинку объяснения. — Вынесли с поля боя без сознания, а теперь я очнулся и ощущаю свое тело под действием наркотика. Вот почему я так странно себя чувствую. Все это только лишь…»
Но поддерживать эту иллюзию было бессмысленно. Слишком уж резко нахлынул новый опыт. Он мог видеть, слышать, чувствовать — но не так, как прежде.
