Теперь они поднимались вверх по улице, и у Миа заныли ноги.
— У вас возникнут осложнения, и вы ничего не сможете сделать в Европе, не предъявив документы.
— Да что вы! Люди постоянно так путешествуют. Если у вас нет особых примет и вы не какая-нибудь важная шишка, то можете увезти с собой все что угодно.
— А как отнесется к этому Грифф?
— Грифф лишен воображения, у него нет ни капли фантазии.
— Ну а что, если он примется вас искать?
Бретт впервые задумалась.
— Этот ваш знакомый, ваш бывший друг, он что, действительно был так похож на Гриффа?
— Возможно.
— И что с ним случилось?
— Его похоронили сегодня утром.
— О! — воскликнула Бретт. — Прощание на рассвете. — Она легонько дотронулась до подкладного плеча. — Теперь я все поняла. Простите меня.
— Ничего. Все в порядке.
Какое-то время они шли молча. Миа пыталась справиться с одышкой. Первой заговорила Бретт:
— Могу поклясться, что вы любили его до последнего часа.
— На самом деле все обстояло совсем иначе.
— Но вы же пошли сегодня на его похороны.
— Да, пошла.
— А значит, ручаюсь, что в глубине души вы любили его все это время.
— Я понимаю, так было бы куда романтичнее, — ответила Миа, — но ваше предположение неверно. Нелогично. По крайней мере, для меня. Я никогда не любила его так сильно, как того человека, с которым встретилась много позже. Да нет, не то слово, там и половины этих чувств не было. Но теперь я почти не думаю даже о нем, хотя мы были женаты целых пятьдесят лет.
— Нет, нет, нет! — весело настаивала Бретт. — Клянусь чем угодно, но в сочельник вы примете лекарство для памяти, выпьете чего-нибудь крепкого, алкогольного, вспомните вашего старого приятеля и заплачете.
— Алкоголь — это яд, — возразила Миа. — А с лекарствами для памяти слишком много проблем, которых они не стоят. Я знаю, молодые женщины привыкли считать старушек именно такими. Но постчеловеческие женщины совершенно не такие. Мы не испытываем ни печали, ни ностальгии. Настоящие старые женщины, если они все еще здоровы и сильны, просто совсем иные. Мы сумели все это… все это преодолеть.
— Но вы же не могли быть к нему холодны и равнодушны, а иначе не стали бы плакать в автобусе.
— Ради бога, перестаньте, — отозвалась Миа. — Я плакала вовсе не из-за него, а из-за сложившейся ситуации. Тут вся суть в условиях человеческого существования. В постчеловеческих условиях. Если бы я плакала, сожалея о моей утраченной любви, то приняла бы сторону вашего приятеля, а не вашу.
