— Брас?
— Бэ-эр-а-эс. Быстроразвивающихся азиатских странах. Так или иначе, мы в выигрыше.
— Я так понял, ты затеваешь что-то связанное с телекоммуникациями?
— В яблочко. — На заднем плане закашлялся и заплакал ребенок. — Мне надо идти, — сказал Ави. — У Шломо опять обострилась астма. Запиши отпечаток.
— Отпечаток?
— Моего ключа. Для электронной почты.
— «Ордо»?
— Ага.
Рэнди вытащил шариковую ручку и, не найдя бумаги, подставил ладонь.
— Пишу.
— 67 81 А4 АЕ FF 40 25 9В 43 0Е 29 8D 56 60 Е3 2F, — и Ави повесил трубку.
Рэнди вернулся в ресторан. По пути к столику он попросил официанта принести полбутылки хорошего красного вина. Чарлин услышала и нахмурилась. Рэнди по-прежнему думал про врожденную злость и не увидел в ее лице ничего похожего, только готовность поучать, как у всей их компании. Господи! Пора сваливать из Калифорнии, осознал он.
Держит ребенка —
Глаза светлее огня.
Оркестр — льдышки слез.
Четвертый полк морской пехоты марширует под музыку Джона Филипа Сузы, что для каждого морпеха должно быть второй натурой. Однако четвертый полк слишком долго стоял в Шанхае (а это не чертоги Монтесумы и не пляжи Триполи[11]) — дольше, чем морпехам стоит оставаться на одном месте, и Бобби уже видел, как его сержант, некто Фрик, блюет от опиумной ломки.
Шафто идет рядом со взводом, якобы присматривая за ребятами, а на самом деле смотрит на Шанхай.
Шанхай смотрит на него и по большей части рукоплещет стоя. Конечно, есть уличные мальчишки, для которых вопрос чести — показать, что они не боятся морской пехоты. Эти корчат рожи, свистят, пускают шутихи, что тоже действует на нервы. Европейцы аплодируют. Целая шеренга русских танцовщиц из балета Дельмонте, все в пачках, посылают воздушные поцелуи. Большинство китайцев стоят с каменными лицами; как подозревает Бобби Шафто, это значит, что они до смерти перепуганы.
Хуже всего женщины с наполовину белыми детьми. Некоторые из них в истерике и, невзирая на приклады, бросаются на плотные шеренги морских пехотинцев. Однако большая часть стоит неподвижно, со светлоглазыми детьми на руках, высматривая в рядах и шеренгах виновную сторону. Все они слышали, что было в Нанкине, когда его заняли японцы, и понимают: вполне вероятно, что очень скоро от детей и от них самих останется лишь неприятное воспоминание в голове какого-то бойца американской морской пехоты.
Это действует на Шафто: он охотился на оленей в Висконсине и видел, как те ковыляют по снегу, истекая кровью. Он видел, как человек погиб во время учений на Пэррис-Айленд. Он видел груды тел в Янцзы после Инцидента на мосту Марко Поло, видел, как беженцы из Нанкина умирают от голода в шанхайских канавах. Он сам убивал людей, штурмовавших канонерку, которую его поставили защищать. И все же он не видел и не увидит ничего страшнее, чем окаменелые китаянки с белыми детьми на руках, не мигающие, даже когда рядом рвутся шутихи.
