Вам это не кажется несправедливым? Выходит, я должна разделить с ним то, что мне причитается, а он со мной — нет?
В ней явно говорила злость. Она переменила позу, и на переднем плане в поле моего зрения оказались ноги в белых босоножках, а на заднем—унизанные кольцами руки, поправляющие воротник блузки, что на мгновение придало ей некоторое очарование. Наверное, в облике ее матери преобладают светлые тона, поскольку свою масть эта женщина унаследовала явно не от отца, ярко выраженного брюнета. Если бы ее лицо не оплыло настолько, что даже скулы стали неразличимы под слоем жира, она была бы красива: открытый лоб; прекрасные темно-зеленые глаза; прямой нос, соответствующий самым строгим греческим канонам; рот небольшой. Губы, правда, тонковаты. По моим подсчетам, ей за тридцать. Считается, что в этом возрасте человек уже сам отвечает за свое лицо и то, что оно выражает. Но думаю, ей на это наплевать. Она смотрит на тебя так, словно ты виновата в том, что она такая толстая.
— Когда папа с ней познакомился, знаете, что ему сказали? Что она ненормальная! Так и сказали, он мне сам говорил. Я этого не понимаю. У отца совершенно идиотская теория, будто только сложные женщины интересны. Поэтому он вряд ли женился бы на какой-нибудь простушке… На моих глазах она швыряла тарелки, била их об стену— я бы, между прочим, тоже так могла, и не я одна. Она, видите ли, роковая женщина, ей все позволено, а блюсти приличия, вести себя достойно — это удел других, таких, как мы с мамой. Возможно, в глубине души я не слишком от нее отличаюсь, но, как всякий нормальный человек, контролирую свои действия. Ее взгляд стал холодным, высокомерным. — Создавалось впечатление, что она не имеет ни малейшего представления о многих вещах, которые для нас составляют основу основ. Она так и не вписалась в мир моего отца… происхождение постоянно ее подводило. Не забывайте, что она родилась на юге, в каком-то городке, который и городком-то не назовешь. Мать — крестьянка, прабабушка, говорили, — цыганка. Не слишком high[13] не находите? Помню, однажды после ужина мы слушали концерт и она вдруг сказала папе: «В предыдущей жизни я, наверное, была музыкантом, правда, Томас? Каким, интересно?»— «Ну уж точно не венским скрипачом, — ответил он, — скорее всего, бородатым ирландским гитаристом».
Она коротко рассмеялась, прикрыв рот рукой, и ей стоило видимых усилий вновь стать серьезной. В этот момент в гостиную вошла Хеорхина, которую, судя по всему, никто не звал, с уже знакомым мне подносом. Ана Мария, как и ее отец накануне, насыпала в чашку целую гору сахару и потом не переставая помешивала его серебряной ложечкой, словно хотела протереть дырку в фарфоре. Мне подумалось, не знаю почему, что К.Л.Авилу это должно было раздражать, она сама наверняка пила кофе без сахара. Когда Хеорхина ушла, я вернулась к своим вопросам,
