Изменились кроссы. То, что раньше наивно считалось кроссами, теперь стало просто утренней разминкой в дни, когда физическая подготовка была непрофильной темой. А нынешние забеги занимали по нескольку часов, хотя не галопом, конечно, и не обязательно «на время». Нередко они проходили в слабо освещенных или совсем неосвещенных галереях, местами полузатопленных прокисшей водой, где до финиша можно было добраться разными путями, а можно было и заблудиться. Встроенные в шлем костюма очки ночного видения давали мутную картинку в зеленых тонах, которая, впрочем, была существенно лучше, если все-таки имелось хотя бы слабое освещение, например от пятен светящейся местной плесени, специально нанесенных на стены маркеров или разбросанных люминесцентных трубок. Каждый костюм имел датчик местонахождения, но на картах унивесальных компасов курсантов, в отличие от компаса Доплера, он в педагогических целях не просматривался. Всех пугала перспектива заблудиться и невесть сколько, обливаясь холодным потом в полном одиночестве, слушать реальное или воображаемое дыхание недр и ожидать, пока за тобой явятся гонцы от Доплера или он сам.
В первый же день двое умников из тех, кто решил срезать путь и всех наебать, заблудились. Первого умника нашли через полчаса и еще какое-то время гонялись за ним, так как точка его датчика лихорадочно металась по мониторчику компаса Доплера из одного тупика в другой – ужас и давящее ощущение полукилометровой толщи свода над головой не позволяли бедняге ожидать вызволителей на месте, как загодя было велено. Сержант матерился на чем свет стоит: самой ласковой оценкой заблудившегося было «пизда тебя родила, а не мама». До второго через час добрались Фрост, Сплин и Дрейк, которых Сержант снабдил интеллектуальным компасом, показывающим помимо прочего еще и кратчайший маршрут. Сами вызволители при этом чуть не заблудились. Незадачливого Барни нашли в тупиковом штреке в позе зародыша. Деактивировали с пульта костюм, сняли шлем – взгляд Барни блуждал, никого не узнавая. Он не выразил никаких чувств по поводу своего освобождения, но не впал и в истерику, покорно позволив отвести себя под белы ручки. Возникли опасения, что Жердяй двинулся умом на почве латентной клаустрофобии. В лазарете ему вкатили в плечо добрую дозу транквилизатора. Через полчаса он вроде пришел в норму, объяснив свое недостойное воина поведение тем, что через час ожидания стены ожили и начали смыкаться над ним. Никто не язвил и не смеялся.
