XXVII…и британский лейборизм, Меркурий его дери.
Север, Севериан, Карпофор, Викторин, уже без шлемов, копий и щитов, но еще сверкая нагрудными панцирями, стоят перед трибуналом, где председательствует плюгавый большелобый судья — тип сократический и ревматический. Но сегодня в нем ревматик берет верх, ибо ноябрь ползет мокрый и холодный с Палатинского холма [13] и гадючьим жалом впивается в его вспухшие суставы. От афинского мудреца у него сохраняется лишь сознание собственного невежества да ироническая ухмылка прирезанного бычка.
— Вас обвиняют в христианстве, — говорит судья с неудовольствием.
— Кто нас обвиняет? — говорит Север.
— Вас обвиняет свидетель Спион Подлеций, христианин, как и вы, до вчерашнего дня. Между шестью и семью пополудни он вернулся к религии своих предков, наших предков, внемля громкому зову отца и царя всех богов, который сбирает тучи и пребывает в эфире. Сам Юпитер громогласно выкликнул его имя и призвал его к себе из угла карцера.
— Мы тебе не верим, — говорит Север.
— Спиона Подлеция повесили под сводами портика, — говорит Карпофор.
— Ему сожгли спину факелом, — говорит Севериан.
— У него уже окоченела задница, — говорит Викторин. Взметнулись тоги судей, и вздрогнула от страха сотня любопытных — вольноотпущенных, безработных, родственников арестованных, — все, кто здесь присутствует. Плебейскими комментариями лениво обмениваются продавцы вареных сосисок в хлебце, сдобренных восточными специями и потому называющихся canes calidi по-латыни (то есть hot dogs [14], о невежда читатель). Главный судья наводит тишину ударами деревянного жезла — карающей десницы судейской власти.
— Вы христиане или не христиане? — спрашивает на этот раз без околичностей человек, облаченный в тогу.
— Мы веруем во всемогущего бога-отца, — говорит Север.
— И в его сына, нашего господа бога, — говорит Севериан.
— И в святого духа, — говорит Карпофор.
— И на… чхать нам на Афину Палладу и всех остальных жильцов Олимпа, — говорит Викторин.
Председатель трибунала обращает взор к статуе Минервы, которая возвышается за его спиной. Сейчас испепеляющая молния должна поразить всех: и обвиняемых, и обвинителей, и публику. Однако Минерва никак не реагирует на кощунственную ругань, сонно прикрыв глаза и неподвижно стоя с покровительственно поднятой правой рукой, в небрежно напяленном шлеме.
— Значит, — говорит судья, — вы заявляете, что изменили отчизне, нашим богам и семье, что распространяете иностранную веру и надругались над своей воинской честью?
