Отель «Лотос».
Он подтолкнул Кэй к вестибюлю, и еще сильнее, чем прежде, казалось, что он чего-то боится. Он заговорил вполголоса с ночным портье, склонившись к нему. В конце концов ему вручили ключ с медной планкой.
Тот же портье вызвал для них маленький лифт, в котором пахло уборной. Кэй ущипнула руку своего спутника и сказала тихим голосом:
– Попробуй достать виски... могу держать пари, что у него есть...
Только позже он осознал, что она обратилась к нему на ты.
В этот час Винни обычно бесшумно вставала, выходила из влажной постели Ж. К. С. и проскальзывала в ванную.
Комната в «Лотосе» казалась такой же серой, как и полоска света, который начал просачиваться сквозь занавеси.
Кэй села в кресло, кинув на его спинку меховое манто, и машинальным движением сбросила замшевые черные туфли на высоких каблуках. Они лежали теперь на ковре.
В руках она держала стакан и пила мелкими глотками, уставившись взглядом в одну точку. На коленях у нее лежала раскрытая сумочка. Спустившаяся петля на чулке стрелкой прочертила ногу так, что казалось, будто это длинный шрам от раны.
– Налей мне еще стакан, пожалуйста. Клянусь, это последний.
У нее явно кружилась голова. Она выпила этот стакан быстрее, чем предыдущие, и на какой-то момент застыла, замкнулась в себе, как будто унеслась мысленно куда-то далеко, очень далеко и от комнаты, и от мужчины, который ожидал, не зная еще толком, чего именно он ожидает. Наконец она встала. Сквозь тонкий чулок просвечивали розоватые пальцы ее ног. Поначалу она буквально на секунду повернула голову в сторону, а потом совсем просто так, будто уже давно это задумала, шагнула в сторону своего спутника, широко расставила руки, чтобы обхватить его за плечи, приподнялась на цыпочках и прижалась ртом к его рту.
В коридорах служащие приступили к уборке, включили пылесосы, а ночной портье внизу уже стал собираться уходить домой.
Самым нелепым было то, что он даже почти обрадовался, не обнаружив ее рядом с собой, тогда как чуть позже, примерно через час или даже через несколько минут, подобное чувство ему казалось уже немыслимым, а то и чудовищным. Это не было, впрочем, вполне осознанной мыслью, так что он мог отрицать почти с чистой совестью, хотя бы даже и перед самим собой, это первое предательство.
Когда он проснулся, комната была погружена в темноту, которую прорезали пучки красноватого света от вывесок, проникающих сквозь щели занавесей.
Он протянул руку, которая наткнулась на холодную простыню.
