Однако, как бы там ни обернулось в дальнейшем, Серпилин считал необходимым говорить все, как было, не ставя меру откровенности рассказа в зависимость от того, умрет или выживет Барабанов.
— В чем считаешь причину, будем пока говорить, попытки к самоубийству? — спросил Захаров, упорно молчавший, пока Серпилин не договорил до конца.
— Причина — мой разговор с ним.
— Если бы не удержался — под горячую руку дал ему в морду, пьяному дураку, такой, как он, легче пережил бы! — сказал Захаров.
— Этому не научен, — сказал Серпилин. — Меня били, я не бил, не признаю пользы этого.
— А от твоего разговора вышла большая польза! — сказал Захаров. — Человек мог бы еще воевать, а он пустил себе пулю…
— Не подумал о такой возможности.
— Плохо знаешь людей.
— Видимо, так, — сказал Серпилин, хотя был не согласен с тем, что плохо знает людей.
Захаров понял, что ответ не откровенен, и спросил:
— Значит, не рассчитывал, что совесть в нем заговорит?
— Не рассчитывал.
— А зачем же тогда письмо писать заставлял, если не рассчитывал? Ну, написал бы он тебе письмо и не застрелился, что б ты с письмом делал? В тыл ведь не послал бы?
— Не послал бы.
— Так для чего же заставил писать? Чтоб совесть в нем заговорила? Или так, или я тебя не понимаю! И не крути со мной, пожалуйста!
— А я не кручу с вами, товарищ член Военного совета… — начал было Серпилин, но Захаров прервал его.
— Брось, брось, слышишь, брось! — закричал он. — Я с тобой по-товарищески говорю, брось ты это со мной!
От гнева у него вздулись жилы на лбу.
— Я не кручу с тобой, Константин Прокофьевич, — тихо, уже без вызова повторил Серпилин. — В таких вещах не сразу сам разберешься. Конечно, подумал о совести. А о возможных последствиях — нет.
— Вот именно, — сказал Захаров. — А когда в человеке совесть с предохранителя соскочит, а особенно если она у него заржавелая, — тут все может быть. Ты не подумал, а теперь пойдет писать губерния… — Он неопределенно повел рукой. — Какое мнение имел, что делать с Барабановым, если бы… — Он не договорил. Все было ясно и без того.
— Трибунал и штрафной батальон, — сказал Серпилин. — Если бы свыше не спасли.
— Кто это «свыше»? Я, что ли? — спросил Захаров.
Серпилин пожал плечами и не ответил. Он сказал, его поняли, а называть вещи своими именами в данном случае не хотел.
— Да-а. Командир полка все-таки фигура, — сказал Захаров, встав и пройдясь по землянке.
Серпилин молчал.
— Что молчишь?
Не хотелось сейчас плохо говорить о Барабанове, но на прямой вопрос приходилось отвечать то, что думал.
