Так легкомысленно успокаивало себя Валько, стоя в кустах возле подъезда, поджидая Мадзиловича и даже не задаваясь вопросом, почему тот должен прийти? Может, он уже дома?
Валько ждало.
И Мадзилович появился.
Валько прицелилось.
Мадзилович вдруг остановился, словно давая возможность Валько не промахнуться. Звякали бутылки: он доставал их из сумки и засовывал их за пояс, прикрыв после этого свитером и курткой. От дочери прятал.
Валько медлило.
И поняло, что не хочет убивать этого человека. Нет по отношению к нему ненависти. Нет обиды, вражды, ничего нет. При этом нет и отвращения к убийству. Но и жажды убийства тоже нет. Равнодушие.
И странное предчувствие: все решится само собой.
И решилось — год спустя.
Гера сделал ему предложение, Валько попросило три дня — подумать.
И, думая, поняло, что не знает, как жить дальше. Поняло, что ему жаль рухнувшей мечты о будущем бесклассовом (и, возможно, бесполом — представлялось ему) обществе. Жаль гораздо больше, чем всем прочим. В той деятельности, которой оно занималось, был максимум бесполости, недаром же Валько так нравилось советское слово «товарищ», которое уравнивало мужчин и женщин. А теперь начнется борьба за большие куски мяса, начнется торжество маскулинности, гонка доминантов, Валько не справится, потеряется... Как быть?
И опять возникло ощущение, что все решится само.
Это предчувствие оправдалось: в газете «Заря молодежи» появилась огромная статья под заголовком «Кто нами правил?» В статье много поносной информации[22] о еще действующих и уже бывших комсомольских лидерах. Один уличался во взятках, другой в разврате, третий в лицемерии... «Создается впечатление, — писал лихой журналист, — что нами командовали — и до сих пор командуют! — отъявленные жулики и моральные уроды. И не только моральные. Из достоверных источников известно, что упомянутый Валентин Милашенко — кто бы вы думали? Он — оно. Гермафродит. И это медицинский факт! Что наводит на мысль: насколько же искалечено было наше сознание, если мы позволяли находиться на руководящих постах людям, которых таковыми можно считать с большой натяжкой. Мы не виним В. Милашенко, возможно, это его личная беда. Но с такой бедой надо сидеть дома, а не лезть в передовые ряды советской молодежи!»
Телефон у Валько звонил и без того не очень часто: все разговоры по делу он вел на службе, а личного ни с кем ничего не имел, но теперь казалось, что телефон молчит иначе, молчит угрожающе, презрительно, молчит — навсегда.
