— Я бы тебя сузил, — вставил Салыкин, любящий Достоевского.
— Да я и сам! — отозвался Сотин. — Я и сам понял, что узковат! Умом себе говорю: почему не попробовать, у меня же кредо такое: все пробовать. А душа не принимает. Понял на старости лет, — хохотал двадцативосьмилетний Сотин, — что я, оказывается, очень нормальный человек. И мне не нравится, когда на моих глазах имеют мою любимую девушку. Ну, и ушел. Но до чего приятно узнать, что ты нормальный, вы не представляете!
— Представляем, — сказала Юлия. — Я, когда забеременела, тоже удивилась, насколько рада. Мне никогда беременные не нравились, не торопилась вообще с этим. А тут — так славно, так хорошо. И родила, и счастлива.
Юлия пожала плечами, словно до сих пор удивлялась этому казусу — тому, то есть, что матерью быть можно не только вынужденно, но и с удовольствием.
Салыкин же, как и прежде, жил один, что-то там сочинял. Валько спросило, не знает ли он такую певицу — Александру? Мужиковатая такая девица.
— Знаю. Истеричная лесбиянка. Тут Елена Камбурова приезжала, она прорвалась к ней в гримерку, закрыла дверь и заставила — натурально заставила! — прослушать ее десяток своих песен. Смех: в дверь стучат, зовут милицию, а она поет, а бедная Камбурова слушает. И даже хвалит — мало ли, поругаешь, так еще гитарой по башке получишь. А потом эта Саша падает на колени и признается Камбуровой в любви. Руки начинает целовать, а потом просто на нее лезет. Та еле вырвалась, вытащила стул и...
Юлия, хохоча и любуясь другом, которого давно не видела, вытирала слезы:
— Ленька! Ну чего ты врешь: на колени, в любви признавалась... Откуда ты знаешь, ты там был, что ли?
— Домыслил, — честно сказал Салыкин. — Фантазия же работает. Я вообще, знаете, в этом мире люблю только то, что выдумано. Человек чем животного отличается? — выдумывает. Человек выдумывающий как по латыни будет, ты, медик? — спросил он Сотина.
— Не было у них такого слова, — отмахнулся Сотин. — Римляне выдумывать не умели.
— А боги, мифология? — спросила Юлия.
— Какие же это выдумки? Это для них была реальность!
Так друзья, умеренно выпивая (даже Салыкин держался), болтали о пустяках, смеялись — и всем было хорошо, все были рады видеть друг друга; Валько видело, что и ему они рады совершенно искренне, хоть и не спрашивают о делах — боясь, наверное, коснуться чего-нибудь этакого, принципиального, что может испортить общение. Салыкин без работы, Юлия без денег, а ты — комсомольский деятель, у каждого свои неприятности и недостатки, мы сегодня не об этом... Это слышалось в несказанном, но Валько не обижалось, наслаждаясь дружеской атмосферой вечера.
