Мадзилович хмыкнул:
— А что, это мысль!
Но тут же сокрушенно вздохнул:
— Она не согласится. Я раньше надеялся: найти бы такого мощного жеребца, который так бы ее обработал, чтобы она думать забыла, что не женщина. Но она как-то призналась, что был у нее такой жеребец. Зря старался. Ошибка природы, увы. Кстати, если неприятно со мной встречаться, можно безналично. Почтовым переводом, например. Только, пожалуйста, без задержек.
Было ощущение, что Мадзилович нарочно злил Валько. Возможно, не осознанно: хоть и хорохорился, и выхвалялся своим усовершенствованным бесстыдством, но виделась в этой браваде показная агрессивность, за которой, как известно, часто прячутся робость и нерешительность. Может, тайный ход его мыслей был таков: я для дочери делаю все, я исполняю долг до конца, хоть и страдаю. Он откажется — что ж, придется сдержать слово, сообщить куда следует. Выгоды мне никакой, но могу зато спокойно погибнуть — спиться, плюнуть на все, махнуть рукой...
— Сто — это вы загнули, — сказало Валько. — Тридцать, максимум — сорок.
— Стыдитесь, Валентин! Ладно, восемьдесят. Но уже без вариантов.
Тем не менее Валько продолжал предлагать варианты. Поторговавшись, сошлись на шестидесяти. Почтовыми переводами.
Валько поняло, насколько, оказывается, дорого ему то положение, в котором оно находится. Оно ведь исподволь кое-что читало в медицинских книгах, черпало крохи сведений, знало, что можно попробовать сделать операцию, внедрить какие-то гормоны, при этом его позиция законней, чем у Александры, оно будет исходно считаться просто инвалидом, желание же человека, рожденного в одном поле, переменить его на противоположный, в советском обществе считалось блажью, вольнодумством, извращением и вообще чуть ли не преступлением, поскольку все, что связано было с намерением изменить участь, вызывало раздражительную подозрительность у социалистического государства. Будь доволен тем, что ты есть, кто ты есть и как ты есть, этот негласный лозунг всегда витал в воздухе. А если и звучали призывы к улучшению, то за ними явственно слышалось не «стань лучше» (это опасно, почти «стань другим»), а «стань таким, как есть, но еще такее!»
К тому же, Валько, увлеченное в ту пору общественной пользой, привыкло думать о себе в соотнесенности с государством и идеей. Ни государству, ни идее не будет лучше, если оно изменит себя — так зачем?
И еще оно, конечно, боялось. Да, сейчас оно не хочет ни мужчин, ни женщин. Но и —
