— Спасибо! — крикнул Игнатьев, спешно заканчивая свой туалет. — Бегу, Степан Архипыч…
Оказалось, что звонит сотрудник по институту, некто Лапшин.
— Да, Женя, — отозвался Игнатьев. — Да, я слушаю…
— Извините, Дмитрий Палыч, — церемонно сказал Лапшин. — Надеюсь, я вам не помешал? Скажите, вы сейчас никуда не уходите?
— Собираюсь идти завтракать А что?
— Нет, мне просто хотелось с вами поговорить… посоветоваться тут по одному вопросу…
— Ну, давайте. После одиннадцати буду дома, примерно до пяти. Приходите в любое время.
Лапшин принялся витиевато объяснять, что не хочет, собственно, его беспокоить и отрывать от дел, вопрос у него не столь уж важный и спешный, — в институте, правда, ему не хотелось бы говорить на эту тему, хотя вчера он совсем уж было собрался, но из-за ученого совета…
— Пустяки, Женя, у меня нет никаких неотложных дел, приходите, и поговорим, — прервал Игнатьев.
— А завтракаете вы где?
— Сегодня, по случаю субботы, в пельменной возле Дома искусств.
— На Невском? — удивленно спросил Лапшин.
— Я понимаю, с Таврической это получается за семь верст киселя хлебать, но у них блинчики хорошие. А что, вы хотели бы встретиться там?
— Если не возражаете. Это и вам удобнее, чтобы не терять времени.
— Ну, как хотите, — сказал Игнатьев, посмеиваясь. — Подваливайте тогда в пельменную. Часиков в десять? Ну, договорились…
К тому времени, когда он вышел из дому, совсем распогодилось, хотя было довольно холодно. Над едва начавшими зеленеть липами Таврического сада бежали клочья разодранных облаков, и солнце то выглядывало, празднично сверкая в лужах на асфальте, то снова пряталось, и тогда все опять становилось тусклым, серым, озябшим. Затяжная питерская весна никак не хотела уступить место лету. И облака-то бежали, к сожалению, с Балтики — рассчитывать на устойчивую хорошую погоду не приходилось.
Свернув на Кирочную, Игнатьев шел вдоль садовой решетки, задумчиво насвистывая сквозь зубы. В принципе Шмерлинг права: жениться бы неплохо. Но по заказу не женишься, это ведь не квартиру обменять — решил, дал объявление, выбрал подходящий вариант. Все не так просто. Конечно, если предварительно влюбиться… Но Игнатьеву трудно было представить себя влюбленным. В самом деле, дамским угодником он никогда не был, в обществе женщин становился замкнут и молчалив, легкий компанейский треп ему не удавался, а когда его начинали расспрашивать о работе, — «ах, раскопки, это так интересно!» — смущался, мрачнел и начинал бормотать нечто маловразумительное. Его жизнь проходила в совершенно ином плане, ином измерении, куда не было доступа женщинам; женщины оставались где-то в стороне. Но, конечно, вполне абстрагироваться от них он тоже не мог, не удавалось…
