— Не я сочиняю, Лермонтов.
— Тоже рано хлопнули…
Этого «тоже» мне было достаточно.
Я струсила. Но на последний протест четверостишием отважилась:
Получив твою меткую ярость,
Покачнусь и скажу, как актер,
Что я с бабами не стреляюсь,
Из-за бабы — другой разговор…
— Лермонтов? — встрепенулся детина слева от меня. На «баб» он реагировал слишком резво. — С тобой не соскучишься.
— Вознесенский, неуч. Его сейчас в школе проходят. — Я знала, необходимо набраться мужества и замолчать. Но не получалось. Чудилось, что закрыть рот означало умереть. И, злясь на себя, я все же произнесла:
— Кончу, говоришь, подобно Михаилу Юрьевичу Лермонтову?
Водила вдруг заржал во всю глотку.
Луженую, между прочим. Подействовало лучше поэтических цитат. Они недоуменно на него вытаращились и напряглись.
— Подобно мужику Лермонтову кончит.., охо-хо.., баба…
— Скот, — грустно и тихо сказала я. — Самое отвратительное в нашей гребаной жизни то, что я тебя поняла наравне с ними. А бывало, притворялась настоящей леди.
И настал момент жесточайшего испытания надеждой и разочарованием.
— Настоящая леди тоже все понимает, но делает вид, что ей невдомек. Вы нечто среднее между слабо натасканной леди и сильно зацикленной дурой, — подал глухой голос мужчина справа. Ото, он воспринимал человеческую речь.
— А вы — гибрид бесхозного умника и наемного убийцы. Добро бы вам платили, как второму. Наверняка, как первый получаете, — парировала я.
— Заткнись, — устало посоветовал он. — Тебя ждут не дождутся.
Я, конечно, заткнулась. Страшнее всего быть одной против многих. Если кто-то где-то ждет, уже есть смысл «сохранять лицо».
Стемнело. На неведомом повороте мне нацепили на глаза носовой платок и стянули сзади руки. Подумалось о Юре Загорском. Следы от веревок на щиколотках и запястьях, большое количество героина в вену. Славе — нож в сердце.
Лже-Загорскому — воздух в вену и в итоге — в сердце. У убийц был выбор. У меня не было.
* * *
Пахло деревьями и увядающей листвой. Под ногами шуршало, тропинка была ровной и упругой. Скрип двери, аромат тушенки, десять довольно широких ступеней вниз. Затхлость, запах терпкого пота, мочи, вскрик:
— Полина!
С глаз сняли платок и чувствительно пихнули в шею. Освещение было скудным — маломощная лампочка над входом. Мне навстречу, будто стремясь подхватить, дернулся Юрьев. Кивнул Саня.
Оба были связаны и сидели на цементном полу небольшого подвала. Рядом с Борисом лежали огромные валенки, остальное было прикрыто старым пледом.
