Я тоже улыбнулся.
– Зрелище, конечно, не для слабонервных.
Катя шлепнула меня по голове.
– Хватит!
– Виноват. – Я протянул ей очередной орех.
– Не хочу больше.
Я пожал плечами и сам слопал орех.
– А на инструменте ты играешь? – Кивнул я на рояль, стоявший рядом с диваном.
– Занималась когда-то… – сказала Катя.
– Ну, сыграй чего-нибудь, – попросил я.
– Не хочется…
– Сыграй, я спою…
Катя заинтересовалась этим предложением и спросила:
– Как я буду играть, если не знаю, что ты будешь петь?
– Да мне все равно, какой мотив… Играй что-нибудь блатное.
– Ладно… – Катя потянулась, встала, еще как-то вся изогнулась, как кошка после долгого сна, встряхнула головой и села на стул перед роялем. Я ногой подцепил другой стул и пододвинул его к себе.
– Я буду стучать на нем, за ударника, – пояснил я.
– Валяй стучи, – согласилась Катя.
– Ну, давай…
– Я даже не знаю… Давай лучше с тебя начнем…
– Нет, нет, играй, а я потом вступлю…
Катя вздохнула и ударила по клавишам.
– Ну! – сказала она, сыграв вступление.
– Это что-то не то. Мотив неподходящий.
– Ну, я не знаю, какой тебе нужен. Ты сперва спой, а я подберу.
– Как же я буду без музыки петь?
– А так я не знаю, что играть…
– Ладно, я сейчас напою тебе, а ты подыграй на фоно. – Я откашлялся, на минуту задумался, потом запел. Первый куплет пошел у меня как по маслу. Вот он:
Жил на свете козел,
Не удав, не осел,
Настоящий козел,
С седой бородой! Ме-е!
Катя чуть не задохнулась от смеха…
– Как это ты пел?! – покатывалась она. – Ме-е-е!..
Я остался доволен произведенным эффектом и сидел, ухмыляясь во весь рот.
– Ну, давай дальше! – просила Катя.
– Подожди, еще не придумал.
Катя стала наигрывать на рояле довольно блатную мелодию.
– Любил козел морковку, – завыл я, как ошпаренный. – Старый кретин любил cве-е-ежайшую морковку!..
Тут и Катя запела что было сил:
– Бе-е, ме-е, бе-бе!
Здесь я сам уже не мог сдержать смех, а Катю прямо-таки прорвало, и она продолжала срывающимся голосом:
– И любил он морковь,
Не салат, не свеклу,
А любил он морковь,
Хау ду ю ду-ду!
– Бе-бе! Хряп-хряп! – поддержал я. – Хау ду ю ду-ду!
– Ой, не могу, – заливалась Катя. А я спел еще:
– Вот какой был дурак,
Не удав, не осел,
Этот старый чудак,
Настоящий ко-о-озел!
Последние слова «песни» нанесли нам, можно сказать, смертельный удар. Я растянулся на диване, не в силах остановить приступ истерического смеха, овладевшего мной, а Катя просто свалилась со стула.
И представьте себе, что в этот кульминационный момент дверь в комнату отворяется и на пороге возникает могучая фигура Семена Петровича, из-за плеча которого высовываются длинный нос и золотое пенсне Агнессы Ивановны. Если бы вы могли видеть их лица в эту минуту! Мы-то с Катей их видели, и мне до сих пор непонятно, как я выжил тогда. Потому что, если до этого со мной была истерика, то теперь начались настоящие судороги. Я забил ногами по дивану, стал хватать ртом воздух, при этом визгливо вскрикивая:
